Как я стал судебно-медицинским экспертом

Евгений Пономарев

Сейчас, когда оглядываюсь назад, такое впечатление, что с самого рождения у меня на лбу было написано стать судебно-медицинским экспертом. Оба родителя – врачи, причем, мама – патологоанатом. Один из дедушек, в честь которого я был назван – судебно-медицинский эксперт.

С раннего детства знал, чем они занимаются, бывал у них на работе. В секционную впервые случайно забрел лет в пять. Там на столе лежал труп с уже вскрытой грудной клеткой и извлеченным органокомплексом. Впечатление было довольно ярким, но с какой-то нейтральной, я бы даже сказал, безразличной окраской. Не было ни страха, ни трепета перед смертью, просто запоминающееся событие, как и множество других в жизни ребенка, когда видишь что-то в первый раз.

Уже с младших классов школы точно знал, что буду поступать в медицинский. Частенько бывал на работе у мамы, в старших классах ходил на вскрытия для изучения анатомии. Иногда держал крючки начинающим хирургам, когда они отрабатывали технику операций на трупах. То, к чему многие приходят только после нескольких лет работы, было дано мне от рождения: я всегда воспринимал труп отдельно от того человека, которым он когда-то был, как неодушевленный объект исследования, неассоциированный со смертью, с человеческим горем и страданиями.

Потом медицинский ВУЗ. На третьем курсе дедушка предложил мне подработку в Бюро ночным сторожем, потом перевелся в ночные санитары. Здесь мое толерантное отношение к трупам пригодилось особенно. Меня никогда не коробило от гнилых трупов, от их запахов, от личинок мух. Даже так нелюбимая другими разморозка холодильников, которую по традиции оставляли ночным санитарам. Когда с обледеневших агрегатов стекает за ночь литров 500-800 воды, собирая из-под стеллажей все гнилье и превращаясь в озера чего-то неописуемого человеческим языком. А тебе нужно все это сгребать в сток и вымывать дочиста. Ничего, никаких эмоций – обычная работа, как и любая другая.

Но было в моей жизни одно событие, о котором я и хотел бы рассказать - событие, полностью перевернувшее мое отношение к смерти. Думаю, если бы оно не произошло, то я никогда не стал бы настоящим судебно-медицинским экспертом. В смысле работал бы в этой должности, но скорее в качестве самого обыкновенного «трупореза», которому абсолютно на все наплевать: «делай, что должен, и будь, что будет».

Смеркалось… Осень, как огромная сова, бодрствующая ночью, захлопала к вечеру своими размашистыми крыльями, нагоняя леденящий с непривычки ветерок. Сумерки постепенно поглощали очертания деревьев, которые, как будто прощаясь с солнцем до следующего лета, приносили ему жертву: расцвечивали свои листья в его цвет и отдавали частичку себя на растерзание не по осеннему пронизывающего ветра, нещадно гоняющего подсохшие кусочки растительной плоти по земле. Кажется, все живое, цепляясь из последних сил за бессмысленную надежду, окончательно теряет свои очертания под крылом этой неумолимой птицы. Даже сон в такие дни, испытывая первобытный трепет перед неизбежностью, никак не хочет прийти и избавить от ничем необъяснимой печали и без того обессиленный сковывающим оцепенением мозг.

Звонок раздался неожиданно, вернув меня в действительность санитарского ночного дежурства. Я не помню, сколько их было, сколько среди них было мужчин и женщин. Помню протянутый мне лист бумаги, на котором значилось, что на судебно-медицинское исследование направляется труп такой-то, погибшей в результате ДТП. На мое предложение заносить труп, они сначала замялись, а потом попросили сделать это меня самого. «Что ж, можно и самому, сколько их уже пришлось заносить и не сосчитать».

Я вышел на улицу. Оказалось, что труп лежит на заднем сидении легковой машины.

Открыв заднюю дверь, чтобы оценить, стоит ли брать каталку, я увидел девочку 3-4-ёх лет. «Ну, это можно и на руках отнести, проще будет». Я протянул руки, чтобы вытащить ее из машины, и мой взгляд скользнул по ее лицу, наткнувшись на глаза – они были приоткрыты. ДТП произошло совсем недавно, и через еще прозрачные роговицы я помимо собственной воли провалился в ее голубые, но бездонные и кажущиеся оттого беспросветно черными глаза, какие бывают только у маленьких детей. Все остальные черты лица: и вздернутый носик, и сбившаяся белокурая челка, и маленькие смешно оттопыренные ушки, никогда не знавшие сережек, - все завертелось в каком-то дьявольском танце, утопающем в воронке ее бездонных глаз. Казалось, что вот сейчас бесконечные черные ресницы сомкнутся, уголки губ поползут вверх, она улыбнется, подмигнет мне, и я наконец-то вырвусь из этого незнакомого и такого тягостного плена. Мне даже почудилось какое-то движение… Но сознание, ударив обухом по голове, заставило признать, что это ветер, перепутав ее кудряшки с листьями, решил поиграть и с ними. Все еще находясь где-то на самом дне ее глаз, я вдруг увидел, как она весело скачет в припрыжку по извилистой лесной тропинке, залитой щедрым майским солнцем, которое, как жизнелюбивый феникс, простирает к ней свои лучики-крылья. Как она радуется, недавно взошедшему из под почерневшего снега символу новой жизни – молоденькой травке, переливающейся непередаваемыми оттенками зелени. Вот она подбегает к громадной с высоты ее роста темной фигуре, протягивает свои крошечные ручки к колючей щеке и произносит такое важное для каждого мужчины: «Папа»… Неотрываясь от этой картины, на выработанном за годы санитарской работы автомате, я поднял ее невесомое тельце на руки и почувствовал, как ее ножка на уровне бедра как-то неестественно прогнулась, как пожелтевший и высохший лист за секунду до того, как оторваться от ветки – частица растительной плоти, прощающаяся с жизнью. Только прогнулась еще страшнее как-то – безвозвратно и навсегда… Гигантская, непонятно откуда надвигающаяся тень, заслонила собой и сочную зелень травы, и извилистую тропинку, и даже ослепляющий свет солнца-феникса не мог сквозь нее пробиться. Остался только шорох – этот последний шепот погибающих листьев, гонимых беспощадным леденящим осенним ветром. Пять, метров отделявшие меня от входа, показались мне самой долгой и самой трудной дорогой в моей жизни. Я впервые увидел Смерть такой…

Потом была интернатура по судебно-медицинской экспертизе, отдел экспертизы трупов и заведование организационно-методическим отделом. Но тот случай навсегда врезался в мою память, заставив полностью пересмотреть свое отношение к нашему «объекту исследования».