Аллопеция

Обухова Лариса

Он хорошо спрятался. Место укромное- тебя не видно, а кто подойдет- сразу видать. И тогда сразу задний ход и деру. Только Колян бегает не шибко хорошо, вот рыло начистить- это да. Поэтому и сидел Жорик в щели между гаражами: пока пацаны по округе чес проводили, он тут спрятался и пережидал. Побегают, устанут, а там и вечер, и по домам пора. Колян, конечно, не простит, да только в школе побоится сильно лупцевать. Как-нибудь обойдется, в первый раз, что ли!

Жорик не любил осень. Что он, Пушкин, что ли? Тоже мне, очей очарованье! Вот посидел бы в щели второй час, поди, что другое написал бы. Мокрое замерзанье или что… Вот и сейчас какая-то зараза на башку капает. Шапку-то он еще у школы потерял, когда Колька ему в морду заехал. Мамка ругаться будет. Ничего, поругается и перестанет. Да что ж это такое? Падает и падает. Жорик с трудом вытянул руку и потрогал волосы. Листья? Только странные какие-то. Между стенками было темно, и мальчик поднес ладонь к самому носу. Пушистые, разрезные как снежинки на новый год.

Жорик заерзал и с трудом запрокинул голову. Между козырьков гаражных крыш небо закрывало что-то большое и округлое. Вот оно задвигалось и листья- снежинки снова посыпались на жоркины вихры.

- Эй! Ты кто?- опасливо выдохнул Жорка.

Наверху не ответили, но шевеленье усилилось, и вот уже в лицо мальчика уставился огромный как у бабкиной коровы глаз. Мальчишка забился, но щель была узкой, быстро выдраться не выходило.

- Не пугайся,- слова звучали тихо, как осенний дождик, но в голове Жорика они отдавались звоном колокола. Вот теперь стало страшно по-настоящему. Мальчик рванулся и оказался на свободе. Вот засада! Прямо к гаражам рысили Колян и его дружки. В руках у Кольки была бита. Гадство. Жорка на автомате снова забился в свое укрытие. Он старался не смотреть вверх, да и дышал тоже шепотом и через раз. Бежать было уже поздно, теперь нагонят точно. Жорка почти чувствовал в руках боль от опускающейся с хрустом биты. Секунды летели, но ничего не происходило. Он расхрабрился и одним глазком глянул наружу. Врагов не было. Ушли? Нет, наверняка этот урод хочет, чтобы он, Жорка, так думал. Запрятался где-то и караулит.

- Они точно ушли,- раздалось сверху.

Упс, он со страху и думать забыл про того, кто сверху. А он никуда не делся. Теперь на Жорку глядело уже два глаза: голубые и с ресницами как у девчонки.

- Ты чо там сидишь?- не утерпел Жорка. Не зря мать говорит, что любопытство вперед него родилось. Ей виднее, конечно. Что от этого любопытства кошка сдохла, Жорик предпочитал не вспоминать.

- Прячусь,- пришел сверху ответ.

- От кого?

- От всех. От себя, наверное, тоже,- голос был такой грустный, что Жоре стало жалко того хмыря наверху. Во как, у взрослых тоже свои заморочки.

- Должен, что ли кому?- понимающе протянул мальчик. Он старался казаться крутым и уверенным. Так было легче.

- Должен,- согласился голос с крыши. – Только не я, мой… хозяин.

- Много?

- Много, всю жизнь.

- Это плохо, - посочувствовал Жорик.- Из телевизора он знал, что когда человек должен много, то его убивали. Иногда и со всей семьей.

- Плохо, - казалось, грусть незримого собеседника переполняла его и капала на Жору.- А еще хуже, что он сам об этом не знает.

- Врешь, так не бывает!- возмутился мальчик.- Ты что, сказать ему не можешь? Так, мол, и так: не расплатишься- шлепнут тебя как барана.

- Не могу, права не имею! У нас очень строгие служебные инструкции. За нарушение с работы вылетишь.

«Опа, наверное, фээсбэшник!»- затрепыхалось у Жорки в голове. «Во дела! Завтра парням расскажу- все закачаются. Только не поверят.» И Жорик лихорадочно стал соображать, чтобы такое могло подтвердить его слова.

А незримый собеседник продолжал изливать свою душу.

- Представь, что ты сделал молоток. Ты хотел этим молотком гвозди забивать, дом построить, чтобы зимой тепло было. А молоток гвозди забивать отказывается. Говорит, хочу быть отверткой.

«Вот у мужика крыша поехала конкретно»,- поудивлялся Жорка. – « Молотки разговаривают. Ясно, что он на крыше гаража кукует. Решил, что он голубь, и ага!» Вслух он, конечно, ничего такого не сказал. С сумасшедшими спорить нельзя, он это точно знал. Когда у дяди Пети соседа белочка была, то есть с перепою белая горячка, Жорка и с ним соглашался, что на улицу нельзя выходить, зеленые черти заклюют. Пригодилась дяди Петина выучка, тот, наверху дальше спокойно чешет:

- И даже сказать молотку нельзя, что он не отвертка! Характеристики у него другие, предназначенье другое. Даже намекнуть не могу, что негодный инструмент хозяин выбрасывает!

- Может, починить можно?- Жорка знал, что с ненормальными нужно разговаривать. Вежливо, а то взъярится. Как дядя Петя.

- Так он не сломанный, просто работать не хочет!- Крыша затрещала и сверху посыпалась новая порция странных листьев.- Я тебе больше скажу, Жора. Если Бог создал Владимира Павловича поэтом, наделил его даром слова, то Создателю обидно, что его труд втуне пропадает, а Владимир Павлович на две ставки у вас в школе русский и литературу преподает. И деньги копеечные, и сам Володенька радости от этого никакой не видит, а себя ломает. Вот уже восемь лет.

Жорка знал Владимира Павловича. В школе все его звали Зорро. И по фамилии- Зарецкий, и за лихую перечеркнутую роспись. Только настоящий Зорро был орел-мужчина, а их литератор- сопля на палочке. Отбубнит урок, а ты хоть на ушах стой- ему по барабану. Ему и кнопки подкладывали, и стул краской мазали- так даже директору не пожаловался, пентюх. Это он- то поэт? Да тот же Пушкин, чуть что- дуэль, к барьеру, сударь! И Лермонтов тоже не дурак подраться был. Стоп, а откуда тот, на крыше, знает как его, Жорку, зовут? И тут мальчишке до зуда в пальцах захотелось увидеть этого неведомого психа- фээсбэшника. Он выпростался из своего укрытия и вскинул вверх голову. На облезлой крыше сгорбившись сидел человек с огромными крыльями. Он грустно и с каким-то безграничным терпением смотрел на Жорку. У мальчика свело губы.

- Ты, то есть Вы, ангел?- сиплый детский шепот с трудом вылетал в холодный воздух.

- Ангел, - просто согласился тот. – Ангел-хранитель Владимира Павловича. Я его оберегать должен. Только от него самого я Володеньку спасти не могу. Не могу от трусости душевной избавить.

- А кому он должен?- Жорка вспомнил начало их разговора.- Вам?

- Что ты!- взмахнул крыльями ангел.- Если бы мне, я б ему давно все простил, до капельки. Только Бог, когда вас, людей творит, он ведь каждого для какой-нибудь цели в мир выпускает. Это сколько труда надо положить, чтобы твои папа с мамой встретились, полюбили друг друга, чтоб душа в тебе зажглась- заиграла, чтобы ты родился, рос. К каждому ангела для присмотра приставить!

- Так его Бог убьет, за непослушание?- Жорка зашелся от восторга.

- Что ты! Бог не наказывает людей, он же всеблагой! Но ангел такого человека начинает болеть. Видишь?- И ангел распахнул свои крылья.

На ослепительно белой глади безобразно розовые голые проплешины.

Ангел Владимира Павловича повел крылами и с них посыпались перышки. Те самые листочки, которыми обсыпало Жоркины вихры.

- Сначала крылья лысеют, потом отсыхают. А без крыльев мы, ангелы, не летаем, и жить не можем. Меня не станет, кто Володеньку беречь будет?

Жорке стало до слез жалко беднягу. Все-таки какая погань этот Зорро!

- Лететь сможешь?- почти грубо спросил он у своего нового знакомого.

Тот улыбнулся и тяжело вспорхнул с гаражей.

- Самый страшный грех – этот трусость, Георгий!- разнеслось по вечерним облакам, и в лицо Жорке ударила белоснежная метель.

февраль 2015