Вечер с Окуджавой

Марк Фурман

I

Произошло это у нас во Владимире, красным календарным днем, точнее — седьмого ноября. Однако редкому событию предшествовал ряд обстоятельств, о которых тоже следует рассказать. Все началось со звонка приятеля из Нижнего - коллеги по профессии, врача и замечательного фотохудожника Наума Шинкарева:

- Я с друзьями собираюсь на праздники во Владимир, — сообщил он. — Ты уж не откажись нас принять, закажи хороший номер в гостинице на двоих. Приедет адвокат Зилковский с дочкой, а я перекантуюсь у тебя. Целых три дня впереди, наговоримся вдоволь.

Задачу передо мной Наум поставил нелегкую. Это нынче нет проблем — несколько современных отелей появилось, а в те годы, да еще на праздники... Словом, пришлось побегать. Но все-таки забронировал двухместный люкс в гостинице «Владимир». И если учесть, что семья собралась на ноябрьские в Ленинград, то коротать мне три дня бобылем, если бы не гости из Горького. Итак, как нынче говорят, — ждем-с...

Нижегородцы прибыли утром шестого, на последней модели новых «Жигулях». Как водится, начали с гостиницы. Номер Зилковским понравился — теплый и просторный, второй этаж, с видом на наш Кремль.

- Горьковский конечно мощнее и помасштабнее, — задумчиво произнес адвокат, потерев запотевшее окно. — Ну, а ваш белокаменный, похоже, более древний, надо бы и туда заглянуть...

- Боюсь, Леонид Осипович, не попадем мы туда, — возразил я. — Владимирский Кремль единственный в своем роде, такого в России больше нет.

- Ну, нет так нет, — согласился Зилковский, артистически приподняв верхнюю бровь. — К тому же на сегодня у нас запланирован Суздаль.

Поездка туда заняла целый день. Да мы и не очень спешили, программа намечалась обычная, хорошо известная. Успенский собор, музей деревянного зодчества, монастыри, Золотая кладовая... Потом набег на торговые ряды за сувенирами и, наконец, ГТК — Главный туристский комплекс, где нам удалось попасть в переполненную сверх меры сауну с бассейном. Закончили все ужином в ресторане ГТК, где изящная сервировка, многолюдье и простор произвели на нижегородцев должное впечатление. Довольные друг другом, проведенным днем, вечером вернулись во Владимир.

Утро праздничного дня мы с Шинкаревым провели в бесконечных разговорах. И то сказать — не виделись давно, а когда встречаются два судебных медика — люди весьма горячей профессии, им есть о чем потолковать. К тому же в то лето мой друг заканчивал диссертацию, весной развелся с женой, и я кожей чувствовал, как ему необходимо откровение, осмысление свершенного, да просто товарищеская поддержка.

Коснулись мы и Зилковских.

- У нас в Горьком он из самых известных адвокатов, весьма состоятельный человек, - не без уважения к последнему обстоятельству сказал Наум. - Занимается дорожно-транспортными происшествиями, ведет хозяйственные дела. Клиентов подбирает лично, как опытный антиквар нужную вещь. Но если уж взялся за что-то, костьми ляжет, своего добьется.

- А дочь? — полюбопытствовал я.

- Лиля — единственное дитя в семье. Учится на шестом курсе мединститута, склонна к психиатрии. Наш Ян Голанд, надеюсь, слыхал о таком, родом ведь он из Владимира, известный сексопатолог, советует ей заняться его наукой. Похоже, она внимает наставлениям Яна.

Вот для тебя, холостяка, подходящая пара. Наверное, я в точку попал?
- Мимо, явный перелет! Не в моем вкусе, избалована, да и староват я для нее, - отшутился Шинкарев. — Наше предназначение иное — в люди вывезти, в театр или на концерт сводить. Словом, я друг семьи. Учти, что попасть в среду Зилковских - это уже немало.

После полудня подъехали адвокат с дочерью. Мы немного выпили, попросту расслабились. Наум читал свои стихи, я — отрывки из полудетективной пьесы, которую, кстати, до сих пор так никто и не поставил. Лиле пьеса понравилась, и она эксцентрично предложила себя на роль главной героини. Папа, с суховатым юмором, посоветовал поначалу окончить институт, все-таки весной госэкзамены на носу, рассказав между делом запомнившийся до сих пор анекдот:

- Некая молодая особа, Белла Мендельсон, неделями преследовала знаменитого пианиста Артура Рубинштейна, умоляя послушать ее. Наконец, она своего добилась. Почти два часа Рубинштейн слушал, как она терзала рояль. Окончив играть, девушка спросила: — Итак, маэстро, что вы думаете? — Я думаю, — устало ответил Рубинштейн, — что, даже если вы из музыкальной фамилии Мендельсонов, вам лучше учиться на врача-невропатолога или постараться выйти замуж...

В тот далекий день поздней осени всеобщим вниманием пользовалась Алиска - шаловливый трехмесячный котенок, размером с женскую туфельку, словно выточенная из полированного темного дерева. Она взбиралась по книжным полкам под потолок, черной обезьянкой с блестящими азартными глазками висла на шторах и, выпросив лакомый кусочек, тут же запрыгнула на люстру, вызвав этим всеобщую тревогу, особенно у Лили.

И вот, когда мы с Наумом узнали, что адвокат забронировал на вечер столик в ресторане, и приступили всей компанией к сборам, Алиска пропала. Вероятно, устав от забав, вкусной еды и суеты, котенок попросту выскользнул в приоткрытую дверь. Длинные, почти часовые поиски - в доме, на лестницах, улице и близлежащих сараях ни к чему не привели. Так, в порядком подпорченном настроении, и отправились в ресторан.

Впрочем, мысли о сбежавшем котенке недолго занимали меня. Когда доехали до гостиницы, то увидели сбоку, у ресторанного входа, весьма внушительную толпу жаждущих попасть в это заведение. Мы же степенно поднялись в номер, привели себя в порядок, перекурили и только потом спустились вниз, пройдя в зал через коридор, узостью и длиной напоминающий нечто цирковое в момент стремительного рывка хищников на арену.

II

Испытывали ли вы, читатель, некое чувство мелкого снобизма, когда входили в места, куда другие не смогли попасть — в театр на нашумевшую премьеру, концерт с участием модного певца или тот же ресторан? Тогда-то и возникает ложное ощущение собственной значимости, эдакой самоуверенности, хотя, казалось бы, радоваться - то особенно нечему - и человек вы довольно скромный, и в средствах весьма ограничены... Но если платите не вы, и ужин заказан состоятельным адвокатом... А рядом твой давний друг и эффектная молодая женщина... В общем, многие меня поймут.

Едва успели расположиться, нарушить величие белоснежных остроконечных салфеток, как через пару столиков от нас заметил знакомого — виолончелиста Славу Васильева, с которым иногда виделся на концертах в филармонии.

Бородатый эксцентричный Слава, из местной музыкальной элиты, был лично знаком с Ростроповичем. Помнится, когда маэстро приезжал во Владимир, он встречал и сопровождал его, называя себя учеником Ростроповича. Не прошло получаса, как Васильев помахал мне рукой, приглашая к разговору. Мы прошли в холл ресторана, Слава достал сигареты.
- Так как тебе удалось заполучить Окуджаву? — с места в карьер спросил он. - И надолго он к нам пожаловал?

Я опешил, не сразу сообразив, что речь идет о Зилковском. Слава расценил мое молчание по-своему: — Старик, пойми меня правильно, не хочешь говорить, не говори. Однако вспомни, когда я своего тезку уговорил во Владимир приехать, об этом весь город узнал. Такие люди не собственность индивидуума — общественное достояние, — закрутил он. — Кстати, после нашего белокаменного Ростропович вскоре в Америку подался. И у меня, сам понимаешь, возникли определенные неприятности...

Наверное, тут следует пояснить, что адвокат Зилковский внешне удивительно похож на знаменитого Булата: такого же невысокого роста, суховат, худощав и изящен, но главное - лицо: — выразительные и живые глаза, чуть ироничная улыбка, усы над верхней губой.
- Булат Шалвович к нам на пару дней подъехал, — не без гордости сообщил я Васильеву. Потом, наглея, добавил: — Его мой приятель завез, отдохнуть от столичной суеты.

Удовлетворенный Слава завистливо кивнул, докурив сигареты, мы вернулись на свои места.

- Вас этот бородач принял за Окуджаву, — со смехом сообщил я Зилковскому. — Поздравляю, действительно поразительное сходство.

- Папе не раз говорили об этом. Будь на его месте более решительный мужчина, он бы обязательно научился играть на гитаре и, во всяком случае, не отказался поучаствовать в конкурсе двойников, что прошел в Горьком, - заметила Лиля.

- Вряд ли обществу нужен второй Окуджава. И учти — копия всегда проигрывает оригиналу. — Зилковский сочувственно кивнул дочери, и философски изрек на латыни: «Suum cuique placet», пояснив нам сказанное: «Каждый делает свое дело».

Вскоре, однако, я подметил, что атмосфера в переполненном зале начала меняться. Так случается при скоплении людей, в толпе — каждый сам по себе, как вдруг некая тайная пружина меняет состояние души, обращая взоры всех на нечто общее, единое. События при этом могут быть самые разнообразные: сцена с поднятием занавеса, подходящий к остановке троллейбус, свисток судьи перед началом футбольного матча, первые капли дождя и отдаленный гром в преддверии грозы...

Мои друзья пока ничего не замечали. Между тем я подметил, что наш даль ний угловой столик, подобно некоему высокопоставленному лицу, прошедшему в президиум, вдруг взлетел и плавно перенесся в центр ресторана. В общем, случилось то, чего следовало ожидать: бородатый Слава не устоял перед искушением. Поначалу он поведал об Окуджаве, то есть Зилковском, своим друзьям. А там птичка-молва, выпорхнув из клетки, облетела всех без исключения, каждому села на плечо, что-то напела-нашептала. И вот уж шутка стала всеобщим достоянием.

Руководитель небольшого оркестра, плавным жестом оборвав мелодию, обратился к присутствующим: — Дорогие друзья! В этот праздничный вечер, когда вся страна отмечает столь знаменательную дату, в наш древний Владимир приехал и среди нас находится замечательный поэт, писатель и исполнитель любимых народом песен Булат Шалвович Окуджава. Мы рады приветствовать его в нашем городе и попросим спеть для нас.

Раздался гром аплодисментов, а хлопать в те годы умели. Тотчас вслед им, перекрывая оптимистичный шквал, оркестр заиграл нечто из раннего Булата, помнится, то была очень популярная в те годы песня про Леньку Королева:

Во дворе, где каждый вечер все играла радиола,
Где пары танцевали пыля,
Все ребята уважали очень Леньку Королева
И присвоили ему званье Короля...

Мы вчетвером, до сих пор уединенно блаженствующие, поразились всеобщему энтузиазму, на волне которого решили доиграть комедию до конца. Лично мне, пожалуй, к месту, вспомнился концерт великого выдумщика и мистификатора Никиты Богословского.

- Вот он — Богословский, — сказал я своим спутникам, — ни за что не упустил бы столь благоприятной возможности повеселиться от души.

Не знаю, это ли обстоятельство, а скорее всего, задор и энергия Лили, склонили чашу весов в пользу «Окуджавы».

Едва смолк последний аккорд, как Шинкарев обратился к залу:
- Друзья! Булат Шалвович благодарит всех за аплодисменты и теплые слова в его адрес. Безусловно, он пел бы, и пел много, но, увы... - Наум, сделав трагическую паузу, чуть ли не смахнул несуществующую слезу, и с неподдельным горем в голосе сообщил: —... но вчера, будучи в Суздале, сильно простудился. У Булата Шалвовича пропал голос, он едва говорит... Однако будет счастлив, если в этот чудесный праздничный вечер здесь будут звучать и его мелодии.

Закончив спич на этой печальной ноте, Шинкарев сочувственно положил ладонь на плечо адвоката. Зилковский встал, развел руками, словно приглашая самого всевышнего в свидетели, и, обратив взор на оркестр, артистически прохрипел: - Сыграйте нам «Виноградную косточку», милые. Буду очень признателен, если начнем именно с этой, моей любимой песни.

Музыканты и в те глубоко застойные времена попадались разные. Нам определенно повезло: ребята оказались талантливыми, с неплохим вкусом. Пианист уверенно взял первые аккорды, подключились гитара со скрипкой, и в притихший зал вошла щемящая ностальгическая мелодия.

Вскоре события стали развиваться непредсказуемо, почти независимо от нас. Мы, с Зилковским во главе, оказались заложниками столь странно затеянной и весьма рискованной игры. Время от времени, в среднем каждые пятнадцать - двадцать минут, на наш стол передавались презенты — в основном шампанское горьковского разлива (там расположен наиболее близкий к Владимиру комбинат с этим изысканным напитком), реже конфеты или коньяк. Следует отметить, что дарители при этом непременно желали чокнуться или выпить «на брудершафт» с самим Окуджавой.

Леонид Осипович в эти моменты держался замечательно, с достоинством и тактом истинного интеллигента. Каждый подарок принимал с благодарностью, обаятельной улыбкой. Непременно вставал, чокался с очередным меценатом, касаясь бокала губами. Однако же почти не пил, тогда как дарители считали обязательным признаком хорошего тона выпить содержимое до дна. Затем, обратя взор к оркестру, адвокат делал умоляюще-ласковое движение, нечто среднее между человеческой просьбой и дирижерским жестом. Мгновение спустя, ресторанный шум перекрывала очередная мелодия Окуджавы.

Между ними звучали и обыкновенные танцевальные ритмы, чаще вальс или танго. Покоя не было и в эти минуты, ибо почти каждая из дам считала своим долгом перетанцевать с Зилковским, в крайнем случае, с кем-нибудь из нас. Естественно, и сильная половина не хотела оставаться в стороне, на Лилю образовалась своя очередь.

Сам Леонид Осипович никого не приглашал — приглашали его. Особенно усердствовала эффектная блондинка в брючном костюме, еще не достигшая бальзаковского возраста, уцепившаяся за адвоката, как пай-девочка за любимую игрушку.

До сих пор перед глазами незабываемая картина: невысокий лысоватый Зилковский и женщина-вамп, в туфельках-шпильках, выше его на целую голову, страстно прижавшаяся, похоже, мечтавшая впечатать навечно пышные формы в беспомощного партнера.

- Не волнуйся, папочка, я маме ничего не скажу. Танцуй на здоровье, мы рады за тебя, — со смехом произнесла Лиля, когда в который раз пианист провозгласил белый танец. К Зилковскому с двух сторон тотчас устремились соперницы — блондинка, считавшая его почти собственностью (еще бы - четвертый танец подряд!) и другая - совсем молоденькая девушка, худощавая, как манекенщица, схожая с монахиней в темном облегающем платье. Растерянный Леонид Осипович предпочел на сей раз даму в черном, чем вызвал у блондинки праведный гнев: с пылающим румянцем, который не могли скрыть пудра и косметика, она, мигом сориентировавшись, пригласила Шинкарева. Наум откликнулся на призыв, улетев под звуки вальса куда-то к эстраде. Через минуту, когда пара пронеслась мимо нас, женщина уже улыбалась, и я подивился таланту своего ныне покойного друга, сумевшему так просто обратить вспышку гнева в ровное, спокойное тепло.

В разгар всеобщего ажиотажа и подлинного триумфа «Окуджавы» у меня вдруг возникла идея нарушить действо и прервать мистификацию столь непредсказуемо развернувшихся событий. В краткие минуты отдыха, за изысканным вторым в горшочках, поделился мыслями об отступлении со своими друзьями. Не исключаю, что то был обычный инстинкт самосохранения: горьковчане завтра уедут, им - то что — Фигаро сделал свое дело и..., а я — владимирский, все-таки останусь...

Первой на предложение идти на попятную откликнулась Лиля: — Вот не думала, доктор, что вы настолько непоследовательны, — заявила она. - Посмотрите на этих людей, они веселятся, как дети. Да не вы ли вчера разглагольствовали, читая пьесу, что спектакль — его интрига и финал должны быть доиграны до конца.

- Слово женщины — закон, — кратко изрек Наум, — в особенности, Лили. Да, старик, что-то ты не того, теряешь форму. Начал во здравие, а кончаешь за упокой. Я лично — против.

Последним высказался Зилковский: - Боюсь, Марик, что нам придется согласиться с молодыми людьми, — умиротворенно изрек он. — Хотя я по большому счету на вашей стороне. Поезд ушел слишком далеко. «Финита ля комедия» - сыграем же комедию до конца.

Заключительный штрих в наш спор внес директор ресторана. Прервав застольную беседу, он подарил Зилковскому меню праздничного ужина в роскошной кожаной папке, потом попросил расписаться в книге почетных посетителей. Одновременно он подсунул для автографов невесть откуда взявшийся поэтический сборник Окуджавы и пару стереопластинок. Когда оркестранты ушли передохнуть, мы, оставив Лилю со Славой Васильевым, притеревшемуся все-таки к нашей компании, вышли в холл перекурить.

III

Почти тотчас подошли двое. На ломаном русском, путая слова с иностранными, попросили спички. Оба высокие, блондинистые, приблизительно одного возраста, лет за тридцать пять и, словно братья-близнецы, на одно лицо. В коротких отрывистых фразах прозвучало что-то из немецкого. Зилковский достал зажигалку, предложил дефицитное тогда «Золотое руно» — отличные наши сигареты, ныне почему-то исчезнувшие, как то мифическое руно, что когда-то искали древние греки.

Слово за слово, под ароматный дым, разговорились.

- Откуда вы, господа? — поинтересовался кто-то из нас.
- О, фройндшафт, дружьба, - откликнулся один, - ми из Германия есть, ГДР... — Он медленно подбирал слова, смягчая их мягкими знаками по ходу фразы.

Переговорив с новыми знакомыми, узнали, что оба инженеры, приехали во Владимир на химзавод, чтобы помочь в освоении новой технологии. Между тем другой немец, широко улыбаясь и щедро пересыпая речь мягкими знаками, как сеятель свежевспаханное поле отборным зерном, спрашивает у Леонида Осиповича:

- Говорьят, вы есть очень лючший совьетский поэт и певьец? Зер гут, прият-о-о-о позна-ко-мить-ся, геноссе Окуджава.

Эта последняя фраза, сказанная среди прочих как-то естественно, по-нашенски, даже с акцентами на О, вдруг подсказала, что мы, возможно, имеем дело либо с двумя подвьшившими земляками, решившими нас разыграть, либо с...

Я пока ничего не сказал своим спутникам. Но в подсознании зримо возник кремлевский белокаменный ансамбль, что располагался через дорогу от нас, на высоком холме с великолепным видом на Клязьму. Всего-то ничего, несколько десятков метров...

Непосвященным поясню, а владимирцы и без меня прекрасно знают, что именно там, в Кремле, находилось областное управление КГБ - единственное и неповторимое в своем роде. Ибо по всей Руси подобного почета, как у нас во Владимире, ни один древний Кремль не удостаивался. Разве что главный — Московский. Но о том не мне судить.

Несмотря на изрядное количество выпитого.шампанского, память тут же подсказала нечто такое, о чем не рассказывал даже близким друзьям. Этими полезными сведениями в минуту откровения поделился со мной приятель, работавший некоторое время при администрации гостиницы. Оказалось, что почти все номера, особенно те, лучшие, что предназначены для иностранцев, ведомство через дорогу оборудовало совершенно бесплатно и по своему вкусу, как и столики в ресторане, некими хитрыми устройствами. И если вы, уважаемый прослушиваемый, скажете витиеватый и тонкий комплимент такой очаровательной спутнице, как наша Лиля, то собственная супруга об этом не узнает, зато товарищи, те, что на холме с видом на Клязьму, обязательно, с высоты своего положения, будут в курсе не только ваших амурных дел, но и этого комплимента, разумеется, тоже... Жаль было омрачать столь непредсказуемо и счастливо протекающий вечер. Однако и догадку следовало проверить. Когда мы гурьбой возвратились в зал, вальяжно, без приглашения я подсел за стол к обаятельным блондинам. Особого труда это не представило: рядом с двумя девственно чистыми приборами стояла табличка с предупреждающим «Занято». На кураже, не раздумывая, налил из хрустального графинчика водку в чистый фужер, приподнял, провозглашая некий тост, и, крякнув для храбрости, бодро выпил. От неожиданности поперхнулся, тут же, подцепив вилкой какую-то снедь, стал бодро закусывать. В стекляшке, грамм эдак на пятьсот, оказалась обыкновенная и, похоже, кипяченая вода!

Мои новоиспеченные знакомые с редким хладнокровием (профессия обязывает!) продолжили игру. Они мгновенно налили себе из того же графинчика, провозгласив тост за дружбу, энергично и со смаком выпили кипяченую, щедро закусили. Предложили было по второй, но, деликатно отказавшись, я поспешил вернуться на свое место.

Когда несколько минут спустя, оценив ситуацию, обдумывал, как бы сообщить нижегородцам о своем открытии, я бросил взгляд на опасный столик, то не увидел за ним «немцев». На освободившиеся места направлялась весьма оживленная молодая компания, которой, пусть и под занавес, посчастливилось попасть в этот оазис музыки, еды и мистификаций.

Мне расхотелось искушать судьбу. Памятуя о хитроумных приспособлениях, я нацарапал на салфетке несколько слов, после которых мы незаметно покинули ресторан. А вдогонку неслось:

Пускай моя любовь, как мир, стара,
Лишь ей одной служил и доверялся.
Я — дворянин с арбатского двора,
Своим двором, введенный во дворянство...

Едва успели подняться в номер (оставаться в нем Зилковские не захотели), как горничная доставила очередную пару поднадоевшего шампанского и роскошный букет роз.

- Поехали к вам, Марк, — коротко бросил Леонид Осипович. — Глядишь, спокойненько переночуем да и наговоримся от души. Все-таки прекрасный сегодня выдался вечер.

Несмотря на поздний час, довольно легко поймали такси. И пока летели по пустынному ало-многоцветному городу, Шинкарев, словно пулеметчик, прикрывавший отход, вглядывался с заднего сиденья в запотевшее стекло, чтобы убедиться, не преследует ли нас чужая машина.

IV

Поутру, пройдя на кухню, застал там полуодетых Наума и Зилковского. Перед ними стояла пустая бутылка из-под кефира.

- Диета перед дорогой. По мне так сей напиток из холодильника получше шампанского будет, — иронично усмехнулся адвокат.

- А как же ваше драгоценное горло, Булат Шалвович? — укоризненно произнес Шинкарев. - Вот, уговариваю исполнить что-нибудь из репертуара, ни в какую. Как и вчерашним вечером. Не найдется у тебя, старик, пластинка Окуджавы?

Пластинка, разумеется, нашлась.

За окнами начинался поздний сиреневый рассвет. Городские огни уже погасли. Лиля неслышно вошла в комнату. И под наркотическую мелодию о скрипке и Моцарте в мужские голоса вплелась звонкая ленточка девичьего сопрано.

В дверь настойчиво постучали. Раз, другой. Наш квартет смолк.

«Вот и соседи пожаловали», — я с досадой открыл дверь. На пороге стояла девчушка лет десяти, с собачкой в руках.

- Меня к вам по делу прислали, — серьезно сообщила она. — За животными надо следить. Говорят, это ваш черный котик на заборе сидит, тот, который потерянный.

Быстро накинув куртку, с ломтиком колбасы, прихваченным для приманки, спускаюсь вниз. Так и есть — пушистой кляксой Алиска примостилась на припорошенной первым снегом скамье. Беру ее в руки, тельце на удивление теплое. Котенок слегка вздрагивает, довольно урчит, ухватив колбаску.

Едва успеваю поблагодарить девочку, как вижу, что напротив в зеленоватый «Москвич» усаживается высокий парень в кожаной куртке и затемненных очках. Что-то знакомо в его облике, делаю шаг, чтобы разглядеть получше. Мужчина смотрит на меня в упор какое-то мгновенье, секунду, другую. Резко захлопнув дверь, рывком трогает машину с места. В стремительно удаляющемся «Москвиче» номера уже не различить. И все же главное я углядел , незнакомцем оказался один из «иностранцев», встретившихся нам в ресторан.

Стало быть, вот так приключения безобидной бродяжки Алиски неожиданным образом нарушили инкогнито и утренний покой весьма могущественного ведомства.

А через полчаса нижегородцы уехали. Путь они избрали обходной - километров на сто длиннее, через Муром, и совсем по другой дороге.

Р.S. Как, наверное, поняли читатели, все события, описанны в рассказе, - подлинные. Незадолго до смерти Булата Шалвовича я послал ему рассказ и вскоре получил ответ от признанного мастера литературы. Сейчас «Вечер с Окуджавой» и автограф писателя хранятся в музее Б. Окуджавы в Переделкине.