Диссидент, судмедэсперт и машинка "Москва"

Марк Фурман

I

Среди диссидентов - правозащитников, почти все имена которых на слуху, как-то затерялся Виктор Некипелов¹, какое-то время в семидесятых живший в провинциальном Камешково. Замечу, что с Некипеловым я знаком не был, никогда с ним не встречался. Хотя и был наслышан о нем, тогда заведующим аптекой, от своего друга, судмедэксперта района Бориса Касаткина.

Но прежде о Касаткине. О Борисе Михайловиче знавшие его люди: врачи, медсестры, прокуроры, книголюбы, милиционеры, просто знакомые готовы и сейчас говорить часами. Мягкий по натуре, он напоминал редкий, ныне почти не встречаемый тип доктора из прошлого. Эдакого чеховского земского врача, словно сошедшего в захолустное Камешково из рассказа писателя.

Наибольшей страстью Бориса кроме медицины были книги. Их он покупал, разыскивал, собирал, со временем у него сложилась завидная библиотека. Кое-что перепадало мне, редкую книгу Касаткин приобретал и для друзей. А если подмечал, что раритет кому-то нужнее, скрепя сердце, напоследок обнюхав и поглаживая книгу, щедро дарил новинку. У меня по сей день стоят на полках несколько таких презентов.

На книжной почве он и сошелся с Некипеловым. Ведь тот, будучи заведующим провинциальной аптекой, еще писал стихи и прозу, к тому же учился в Литинституте, став членом, запрещенного в те времена ПЕН - клуба со штаб-квартирой в Париже.

Так, однако, случилось, что общение с Некипеловым принесло Борису немалые хлопоты. Запомнилось, как однажды он вполголоса, по обыкновению стеснительно сообщил, что его вызывали в КГБ.

- И на что ты им сдался? - осторожно спрашиваю у него. - Верно, понадобилось консультация по судебной медицине...
Поясню, что судмедэксперты помогали этой организации в решении специальных вопросов. Бывало, нам и экспертизы назначались, с обязательными подписками о неразглашении и ответственности за дачу ложных показаний...

- Нет, медицина здесь ни причем, тут иное, - поделился со мной Борис. — Понимаешь, Виктор, тот, что фармацевт, пользовался моей пишущей машинкой. То для отчета по аптеке просил, то стихи перепечатать. В итоге оказалось, что Некипелов, помимо прочего, печатал на «Москве» и антисоветчину, какую-то грешную повесть «Институт дураков».

Я припомнил с мелким шрифтом дребезжащую «Москву», хромающими буквами «х» и «е», по ним, чтобы пропечатались, доводилось ударять и дважды. В отпуска Касаткина, когда, подменяя его, я наезжал из Владимира, мне тоже доводилось на той «Москве» печатать...

- Что ж ты так оплошал, Боря? — упрекнул товарища. Но осекся, поняв, насколько он переживает, когда заметил в его портфеле початую бутылку водки. Водку ту мы прикончили. А пока закусывали черствыми пирожками, у меня созрел план.

- Пока ничего не предпринимай, - сказал я Борису, - есть, кажется, свет в конце туннеля. Авось сработает...

II

День спустя я напросился на прием к прокурору области Виктору Ивановичу Цареву. В те годы областной прокурор был величиной значительной, и в обязательном порядке член бюро обкома. Царев меня внимательно выслушал, оценив ситуацию по-своему жестко:

- Да, попался твой Касаткин на крючок нашим соседям. Они уж такого карася не упустят...

Для непосвященных замечу, что в те времена прокуратура, находившаяся в городских Палатах, соседствовала с КГБ, расквартированным с истинно княжеским размахом, через дорогу на территории древнего владимирского Кремля.

Виктор Иванович встал из-за стола и, пройдя в угол сравнительно небольшого кабинета, расположился на стареньком диване, пригласив меня присесть рядом. Об этом любимом Царевым диване ходили легенды. Некоторые утверждали, что, восседая, а иногда по служебной необходимости и ночуя на нем, суровый Государственный советник юстиции 3-го класса, кстати, звание по военным меркам равное генеральскому, нередко превращался в доброго и участливого к людским невзгодам человека.

Расположившись на волшебном диване и попив чаю, который не замедлила нам доставить секретарша, Виктор Иванович миролюбиво произнес:

- Я, пожалуй, посоветуюсь с Павлом Михайловичем, как выйти из положения. Он, как мой первый зам КГБ курирует, на днях тебе Дроздов перезвонит. И прокурор области отпустил меня с богом.

Дня три я ждал звонка Дроздова. А пока заслуженную, но уже вражескую «Москву» отправили на экспертизу. Что и говорить, то ведомство работало с размахом. И если учесть, что незадолго до этого я углядел в сборнике работ по криминалистике статью под названием «К вопросу об идентификации машинописных машин по шрифту», уже было близко к восстановлению статус-кво в отдельно взятом райцентре нашей области.

Однако и на помощь Павла Михайловича я тоже не без оснований рассчитывал. Так сложилось, что незадолго до этих событий во Владимире стряслось криминальное происшествие. Тогда пойму Клязьмы за теплоцентралью перекопали, подобно острову сокровищ, в поисках места, где, по признанию некоего бомжа, двумя месяцами ранее он захоронил сотоварища по профессии. Тайный могильщик утверждал, что тот скончался самолично, тогда как третий из их компании дал показания об убийстве с удушением.

В тот памятный день малоопытный дежурный по городу с утра собирал опергруппу и, не найдя следователя, без колебаний позвонил домой первому заместителю прокурора области . К тому времени Павлу Михайловичу было уже далеко за шестьдесят и, понятно, инвалид Великой Отечественной, Почетный работник прокуратуры не обладал проворством и энергией своих молодых подчиненных.

Не буду описывать в деталях, как мы искали тот труп. Все же после нескольких часов копания ям в разных местах, бомж поначалу точно место указать не смог, обнаружили ту могилу. И все это время бывший солдат, прихрамывая на больную ногу, косолапя, стойко шагал от ямы к яме. В итоге Дроздов сильно устал. Около четырех дня, его со стенокардийкой, о которой он нашептал лишь мне, валидолом под языком, отвезли в облпрокуратуру.

В тот же день, около семи вечера, я вновь встретился с Павлом Михайловичем, вышедшим из черной служебной «Волги» на площади Победы. Надо отметить, что жили мы тогда на проспекте Ленина рядом, через дом.

Увидев меня, Дроздов оживился:

- С сердчишком, знаешь, полегчало. Я бы сейчас и от кружечки пивка не отказался..., - тоскливо произнес он, - глядя на очередь человек эдак на сто, вяло тянувшуюся к киоску, расположенному напротив кинотеатра «Буревестник».

Едва он произнес эти слова, в голове у меня что-то щелкнуло. Идея блеснула сама собой, как закатные солнечные лучи, что дробились в пустых банкахи бидонах той людской толпы. Уж очень хотелось уважить заслуженного человека, с которым мы почитай едва ли не целый день искали ту тайную могилку.

- Если разрешите воспользоваться вашим именем, желательно и удостоверением, какие-то шансы у нас есть, - обнадежил я Дроздова.

- Давай, действуй, - решительно приказал ветеран-фронтовик, протягивая красное с позолотой прокурорское удостоверение.

Ощущая в руке приятную пухлость, я бросился штурмовать тот ларек, как принято в силовых структурах - с заднего хода. Пару раз саданул по шаткой двери, едва она приоткрылась, сунул опешившей от наглости дородной продавщице удостоверение Павла Михайловича и, прокричав два слова: «Прокурор области!», втиснулся в помещение.

Надо сказать, что проворно вошедший за мной грузноватый Павел Михайлович в мгновенье ока обаял обеих продавщиц. И причиной столь любезного обращения стала отнюдь не его высокая должность. Буквально разрываясь от суматошно-потогонной работы, они умудрились соорудить нам нехитрую закуску: на липком столике, покрытом чистой газетой, появилась столь уместная к пиву селедочка, пара воблин, подогретая здесь же на сковородке картошка.

За разговорами пиво, не отличающееся особым изыском в те годы, пошло великолепно. Дроздов, раскрепостившись и поймав кураж, талантливо шутил, а рассказав пару анекдотов, в том числе и про прокурора, ловившего рыбу вместо преступников, настолько расположил женщин, что мы просидели здесь до закрытия чапка.

Прощались, как лучшие друзья. Павел Михайлович целовал дамам их терпко пахнущие пивом ручки, рассыпался в комплиментах. Деньги с нас взять отказались наотрез, просили заходить почаще и в любое время.

Довольные, пройдя несколько сот метров, мы остановились у подъезда Дроздова.

- В общем, все удачно сложилось, - подвел прокурор итог дня. — И усталости как не бывало, я теперь твой должник. Что ж, при случае заглянем как-нибудь туда на огонек...

Впоследствии, проходя мимо и видя народ, стоически выстаивавший за пивом столь бесконечно длинные часы, я, испытывая чувство неловкости, все же предвкушал, как мы с Дроздовым вновь неожиданно нагрянем в столь притягательное место... Замечу, что и слова о долге, сказанные тогда Павлом Михайловичем, я тоже запомнил.

III

И вот, предварительно позвонив, сижу в его кабинете, рассказываю о трех главных героях трагедии: утратившим бдительность судмедэксперте Касаткине, диссиденте Некипелове и машинке «Москва», отосланной на экспертизу. Не преминул упомянуть о своем визите к прокурору области. Минут двадцать Дроздов слушал мой сбивчивый рассказ, схожий с речью неоцытного адвоката. Он не перебивал меня, касаясь тяжелой ладонью лежавшую на столе папку, напоминая этим движением Бориса, поглаживающего книжную новинку.

- Все это, Марк, я знаю, - произнес Дроздов. — Ко времени ты подошел, вот и документы по этому делу прислали на подпись. С Некипеловым и пишмашинкой разбираются чекисты, а дело по Касаткину они хотят выделить в отдельное производство.

Он раскрыл толстую желтоватую папку из плотного картона. На первом листе стоял подчеркнутый красным карандашом гриф «Совершенно секретно», ниже я заметил фамилию Некипелова.

- Говоришь хороший человек, этот Касаткин, - подытожил Дроздов. - Тогда поступим так. С него снимут показания, он даст подписку о невыезде. Пусть спокойно работает, и впредь будет поосторожнее. А «Москву», как вещдок, ревизуем, придется бюро вашему Боре новую машинку покупать. И как этому Некипелову не стыдно, с таким шрифтом свои творения за границу отсылать, - шутливо закончил прокурор. - Там же буковки, как боксеры на ринге, в клинче сходятся, а некоторые вовсе не пробиваются.

И пока я благодарил Павла Михайловича за участие в судьбе друга, в его глазах, как в тот памятный день поиска «сокровища», вновь блеснул озорной огонек:

- А не заглянуть ли нам к милым дамам при случае? - спросил он. - Уж так душевно нас принимали...

Я выразил едва ли не телячий восторг от такого предложения, но... больше побывать в этом пивном оазисе нам не довелось. Со временем тот ларек снесли. Теперь на его месте в соответствии с духом времени построили автозаправку с просторной автостоянкой. Современный автосервис прекрасно просматривается с моего балкона. Жаль только экология вокруг пострадала, когда притягательный хмельной аромат сменился резким запахом бензинового парфюма.

Вскоре созрел предсказуемый финал: в Камешковское отделение судмедэкспертизы купили новую машинку, Борю Касаткина, наконец, оставили в покое, а Виктора Некипелова, оторвав от порошков и микстур, осудив, отправили за решетку. Лишь недавно я узнал, что он, отсидев два срока, уехал из СССР в Париж. Там выпустил несколько книг стихов и прозы, а вскоре в сравнительно молодом возрасте скончался от остановки сердца.

Ту «Москву», и совершенно неожиданно, я увидел год спустя, приехав в Камешково по делу об убийстве водителя «КАМАЗа», найденного в лесу за городом. Машинка, прикрытая прозрачной клеенкой, сиротливо стояла на подоконнике, средь цветочных горшков и вороха ненужных бумаг.

- Все-таки вернули бедолагу под расписку, - прокомментировал ее возвращение Касаткин. - Теперь она вроде музейного экспоната. И если печатала, что не положено, Бог ей судья. Биография, она ведь не только у человека бывает...

Тогда же, тепло отозвавшись о «Москве», он неожиданно вручил мне опасного в то время «Доктора Живаго», тихо сказав: - Дней на пять даю, не больше, но с обязательным возвратом.

Книгу я прочел быстро, отложив в сторону все дела. И ничего крамольного внейне нашел. То была великолепная проза большого поэта, конечно же, достойная той высокой премии, которую незадолго до этого получил Пастернак.

А через несколько лет Бориса не стало. Хоронили его под унылый холодный дождь, в ненастный ноябрьский день, тотчас после праздников. На похоронах собралось едва ли не пол-Камешково, все-таки он был свой, местный, к тому же из тех докторов, молва о которых со временем не тускнеет, становясь легендой.