Сутки пяти повешенных (записки судмедэксперта) Эпизод 1-й

Юрий Забусов

Читали «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева? Знаменитый был рассказ. Скорее – повесть. О ней (или о «Бездне»?) Лев Николаевич Толстой сказал: «Пугает, мол, Леонид, а мне не страшно».

А рассказ (или повесть) сильна и ясно написана. Обреченность вечной разлуки, темное утро казни, прощальные нежность и мужество террористов и животный ужас уголовника.
– Меня не надо вешать, – монотонно твердит убийца Янсон, – м е н я н е н а д о в е ш а т ь.

Но люди часто вешаются сами. И все чаще¹. Лезут в петли в ночных и утренних садах и лесах, в сараях, в совмещенных и раздельных санузлах. Тщательно запирают двери, чтобы не успели спасти², чтобы никто не вырвал у противоестественной желанной душной смерти.

Я опишу пять повешений из давнего уже морозного марта 1983 года.

Сам я в этом тексте (еще раз подумайте, надо ли вам его читать) – в роли дежурного судебно–медицинского эксперта, точнее специалиста в области судебной медицины в составе оперативной группы Управления внутренних дел горисполкома (УВД). Здесь юридическая тонкость: эксперт дает заключения, а специалист – только рекомендации. Специалист помогает на месте происшествия в деталях, касающихся трупа или следов преступлений иного рода (но только касающихся человека), но только в пределах прямых нужд оперативной группы; сохраняет следы и объекты для последующей судебно-медицинской экспертизы.

Судмедэкспертом я стал после краха научной карьеры. Что же? «Кто не сшибал верхов, тот не познал глубин», – писал Андрей Вознесенский.

Быстро и без особого интереса я познавал эти самые глубины. Без интереса, но с нарастающим удивлением.
Пять повешенных за одно суточное дежурство – много для миллионного города, но 1-2 – дело обыденное. Дежурил я тогда по три раза в месяц и мог бы рассказать о 250 повешенных, но это был бы уже не очерк, а научное исследование.

В те годы работы на такую тему не печатались (с самого 1927 года, когда выпустил М. Гернет «Моральную статистику»). Пробивались статейки и сборнички суицидологического отдела ВНИИ психиатрии, но, конечно, без всяких цифр и показателей – интенсивных и экстенсивных³.

Был понедельник. Перед женским днем сильно потеплело, потекло, опали сугробы. Но через неделю грянул вполне арктический мороз, захрустели промороженные вешние воды. Вновь покатилась поземка и серая крупа скапливалась в выбоинах неровных тротуаров.

Первый выезд уже в восемь утра. По будням мы днем ездим со следователями райпрокуратур на милицейских машинах райотделов. С машинами и с бензином там всегда плохо, и на этот раз за мной пришла нелепая колымага с надписью СПЕЦМЕДСЛУЖБА. Вытрезвители с утра не сильно загружены.

– Что у вас?
– Висит, – сообщил сержант безмятежно.
– Следователь?
– Заедем. Не везет вам, доктор, рано начали.

Следователь оказался незнакомый, пахнущий юрфаком. С такими труднее: старательны, многословны в описаниях, но упускают суть. Один юноша при мне, описывая обстановку весьма захламленной комнаты, где и произошло-то всего- навсего отравление снотворным, внес в протокол, среди прочих бесчисленных предметов, свои собственные портфель и трость–зонтик, им же поставленные в угол… Парни еще играют в следователей, подстраиваются под начальство, не обтерты еще, и не упрощены банальностью и обыденностью ситуаций на 99% замерзшая земля и клочки так называемых мест происшествий или мест обнаружений трупов.

Юному следователю пришлось лезть в громыхающее и навсегда пропахшее рвотой нутро автовытрезвителя. Сержант замкнул его снаружи, и ехал юноша, что поделаешь, как лягушонка в коробчонке, все десять минут до улицы Ш.У.

Поднялись по лестнице «малосемейного дома», или малосемейки, где длинные коридоры и микроквартирки с некоторыми удобствами. Селят тут рабочих- молодоженов, это как бы даже награда, и они, в ожидании «настоящих» квартир рожают детишек, а детишки растут куда быстрее, чем новые дома. Оттого коридоры заставлены колясками и завешены пеленками.

30…..35…36…

В 37–й комнатке повесился двадцатисемилетний шофер. Он лежал, громадный, через все десять квадратных метров от окна до шкафа, и бурая странгуляционная борозда насмерть перечеркивала его толстое бритое горло. Руки раскинуты через весь пол от огромной двуспальной постелищи до детской кроватки. Еще в комнатке сервант со скромным набором рюмок и чашек, а на нем горой пушистые кошки и мишки, что стоят 15 рублей и более и, наверно, меньше радуют детей, чем фабрики игрушечные, что за счет подобных крупногабаритных чудищ, надо думать, легко выполняют свои планы по валу и финансам.

Едва устроились у кухонного стола, записали понятых. Тут бы мне и диктовать, но юный следователь начал по учебнику криминалистики: комната находится там–то, вдоль стен по часовой стрелке то-то и то-то… И так полчаса. Все переписал, а две пустых бутылки из-под «Агдама» не заметил. А они стояли под столиком и имели значение.

Наконец, обращаемся к трупу. Диктую позу, одежду и, главное, в кармане джинсовой куртки нащупываю письмо⁴. Предсмертное. Два листка в линейку, вырванные из школьной тетрадки. Без знаков препинания, только восклицательные знаки.

«Мама и братик Вася простите плохо делаю решил утти из жизне жизнь меня мучила жаль дочку а Людке простить не могу!!! Сколь уж раз уговаривал не блядуй!! Будь как порядочная за ради дочки будут у нас и квартира и жигуль!! А ей пять кобелей не хватит золото курва любит не даром дает не ночевала дома а я в пять утра пришел принимать смену так она со сменщиком лежит в салоне сзаде и трясут весь автобус я конечно взял его за жопу а он говорит чево возникаешь я же не бесплатно вам пригодится в бюджет смеется гад я их искровенил а они меня под статью подводят в отделе капитан сказал три года посидишь ребята смеются я жить не хочу и в зону не хочу нет правды!!! Простите дорогая мама и братик Вася поклон родным схороните в деревне рядом с папой».
Написано крупными неумелыми буквами. На предпоследней строке буквы выросли и перекривились:

Т Р У Д Н О Н Е М О Г У,

Потом строка последняя, дрожащая, с разбегающимися в страхе буквами:

С Х О Д И Л В З Я Л Д В Е Б О М Б Ы Т Е П Е Р Ь М О Г У.

И то сказать, смог. Глупая, ревнивая громадина. А бомбами у нас называют бутылки вина по 0,75 литра. Тут следователь допустил ошибку. Обычно такие записки в протокол не переписывают, а «приобщают». В протоколе только указывают наличие документа, начинающегося такими-то, а кончающегося такими-то словами. Но следователь (не верю, чтобы умышленно – это было бы слишком правильно и справедливо) переписал все письмо, что означало п р о ч е с т ь все письмо понятым. Понятыми (и понятливыми) в рабочее время могли быть только две молоденькие мамы, поминутно отбегавших от двери (в комнате они не вмещались) к своим пеленкам и детишкам.

Надо было видеть, как остро заблестели их глазки и зашевелились губки, готовые передать вопль самоубийцы всем–всем. Не жизнь будет распутной Людке в этом коридоре.

Тут явилась и сама Людка – тип раскормленной продавщицы: румяна, бела, волосы платиновые и вправду золото везде – в ушах, на пальцах, запястьях, шее… Одета во что-то вязаное, ажурное, с прорезями – из них розовая мякоть прет, как тесто. Секс-бомба прямо-таки, мегатонночка.

И ей дал жестокий (или неопытный?) следователь письмо. Дальнейшее передать словами трудно. Низкий крик, взвизг, что-то вроде:
– Ай! Что наделал? Врешь. Врет все! Я докажу! Не верьте! О–о–о!

Смотреть на это голое лицо было стыдно.

Тут очень тяжкие мерные шаги прозвучали по коридору. Могучий парнюга (парень – здесь не подходит), согнув голову, пролез в дверь, отодвинув баб–понятых.

Это был, без сомнения, братик Вася, еще огромнее, чем повесившийся шофер.

Он уже в с е знал и без письма. Мутно огляделся, ощерился на замершую Людку, поклонился брату в пояс, порылся в карманах, вынул два пятака, прикрыл ими зажмуренные в последней муке глаза брата, потом без усилия распрямил и скрестил на груди закоченевшие руки трупа. Выполнил он все это молча, шагнул к двери и, как из бочки, прогудел в сторону Людки:
– Все вспомнишь, курвятина.

Мы вышли в коридор, в запахи сырого белья, горшков из- под малых детишек, в чад пригоревшего молока. Расписались в протоколе. Следователь написал на бланке стандартное постановление о производстве судебно–медицинского вскрытия. И отдал участковому. И все.

У подъезда ждет, вместо автовытрезвителя, привычная оперативная желто-синяя десятка (есть еще и двадцатка) ГУВД. В ней нетерпеливо ждут замначугрозыска и эксперт НТО⁵. Срочный выезд, убийство. В изоляторе⁶ мотается ищейка и, бедняга, горько жалеет, что нет у нее рук, и безжалостно швыряет на мерзлых колдобинах. Лейтенант-кинолог примостился на заднем сиденье четвертым…

– Зачем люди вешаются, доктор? – спросил юный следователь и упал на капитана из НТО. Нас накренило на вираже, УАЗ взвыл сиреной, держа марку. На серьезное дело ГУВД должен прибыть не позже районных сыщиков.

В вопросе юриста не было наивности. Он, вопрос этот проклятый, и в университетском курсе почти обходится. В медицинском институте, впрочем, тоже (почти).

Можно представить себе, конечно, некий НИИ, где изучают самоубийства или их, скажем, причины. В таком гипотетическом институте должны были бы существовать десятки кафедр: философии, социологии, статистики, экономии, медицинской географии, медицинской психологии, демографии, психиатрии, гиены со всеми ответвлениями, геронтологии с гериатрией, гинекологии с андрологией, онкологии… И еще много чего. И преподавали бы эти кафедры, читали бы лекции профессора с доцентами, защищали бы диссертации аспиранты с докторантами… И длилось бы это еще много–много лет и веков, пока некто гениальный не объяснит в формулах, цифрах и графиках – что такое – с в о б о д а воли. Но именно пусть объяснит, покажет, раскроет – в каких тайниках души или тела кроется эта свобода воли и всегда ли это благо.

А то, что человек волен выбирать между добром и злом, что обречен человек на страдания и смерть, но во всем прочем есть у него выбор – истина, которой ровно две тысячи лет, ибо принес ее в мир Тот, Чьим Именем наречена текущая эра, стыдливо именуемая Новой.

Долго будет процветать и наполнять библиотеки книгами и студентами придуманный мной на ходу институт.

А юристу я, задумавшись, не ответил, да он и не ждал ответа.

– От пьянки, от горилки, – ответил за меня водитель – на сей раз старшина с дивной украинской фамилией Хрудына, яростно выжимая тормоза на крутом ледяном спуске. Впереди перекресток. Сирена.
– Психи они – и все, – заявил капитан–криминалист, – это самоочищение общества от дефективных. Хрудына! А порезвее?

На убийстве мы провели пять часов, и меня отвезли в ГУВД, где нашему брату отведена душная комната с коечкой, где я радостно разложил гудящие ноги. Тут и столик, и чайник, и лампа настольная – сколько она помогла скоротать ночей…

Но запах здешний всегда удручает. Стоялый запах неволи – пыль, пот, сапоги, ружейное масло и еще какая–то дрянь. За решетчатым окном колодец – двор, где вечное безветрие. Душно.

В этом здании (в плане угловатая цифра 8) испокон века размещались полиция, жандармерия, белая контрразведка, ВЧК, ОГПУ, ГПУ, НКВД, МГБ…

Всерьез уверяли, что это черт-те что повидавшее здание построено на месте сожженной пугачевцами съезжей избы, а еще ранее было здесь подворье опричников Грозного… Как знать…

²В суицидологи (так называют науку о самоубийствах) попытки самоубийств при «открытых дверях», в обстоятельствах, не исключающих спасение, часто расценивают как демонстративные, истерические. Суицидент (самоубийца) не потерял еще связь с миром, не потерял надежды. Это своеобразный крик о помощи (Прим. авт.).

³Табу с данных о самоубийствах в нашей стране было снято в начале 1989 года, подробная статистика была опубликована в сборнике Госкомстата, появились статьи в «Комсомольской правде», «Огоньке»… (Прим. авт.).

⁴Самоубийцы пишут письма редко. Иногда – краткие записки типа «прошу никого не винить», «я не имею права жить», «прости меня» и т.д. Письмо с мотивацией поступка, подобное приведенному подлиннику, – большая редкость. Суицидологи считают, что авторы таких писем еще не порвали связей с жизнью, еще не приняли последнего решения. Это еще только крик о помощи на краю пропасти, но не всегда поступок. Кто знает, сколько «предсмертных» писем рвется поутру? И в данном случае намерение умереть было нетвердым и потребовало вина для своего осуществления (Прим. авт.).

⁵НТО – научно-технический отдел в системе МВД. Теперь переименован в ЭКО – экспертно-криминалистический (Прим. авт.).

⁶В милицейском варианте УАЗ, а железная перегородка позади кабины для двух задержанных (Прим. авт.)