Вы здесь
Черемшаны
Юрий Неклюдов
В первые послевоенные годы в «Третьем Черемшане» был госпиталь для выздоравливающих раненых, но один-два корпуса стали выделяться под пионерский лагерь для детей района. Мои родители в первый раз определили меня в этот лагерь уже после третьего, а может быть, и после второго класса, и до конца пионерского возраста все летние каникулы я проводил в нём. В перестроечные годы мне пришлось слышать мнения некоторых моих знакомых о существовавших в прежние годы пионерских лагерях. Высказывались иногда прямо-таки чудовищные вещи: пионерские лагеря сравнивались с концентрационными, их называли средством зомбирования подрастающего поколения, его оболванивания. Эти люди рассказывали, как им было тяжело, как над ними там издевались, как единственной их мечтой было сбежать домой, как они считали дни, оставшиеся до «освобождения».
Я всегда искренне удивлялся этому. Ничего подобного не было в нашем лагере. Практически все, кто побывал в лагере один раз, хотел попасть туда и на следующий год, и многие попадали. Так что через пару-тройку лет даже сложилась некая группировка старожилов, которые, конечно, задавали тон в лагерной жизни и были, так сказать, хранителями традиций.
Не припомню, чтобы вожатые нас к чему-то принуждали. Предлагали, заинтересовывали - это да. Но, заинтересовавшись, дальше мы почти всё делали сами. Кроме упоминавшихся песенных состязаний, запомнились коллективные походы за земляникой, в изобилии созревавшей на прогретых солнцем опушках окрестных лесов. И еще игра, чем-то похожая на теперешнее спортивное ориентирование. В подготовке её и проведении участвовал весь отряд, разбившийся на две группы. В первый игровой день одна группа втайне от другой прокладывала в лесу маршрут и в конце его закладывала тайник с пионерским галстуком. Маршрут строился как можно более сложным, с резкими поворотами, кружением почти по одному месту, залезанием на деревья…
Каждой «узловой» точке маршрута предшествовал поставленный предупредительный знак в виде сломанной ветки, клочка тряпки на сучке, воткнутой в придорожном кусте инородной палки, стрелы на тропе под ногами, скомпонованной из дорожной пыли. Всё это выдумывали и осуществляли закладчики. Согласно этим предупредительным знакам располагалось несколько промежуточных тайников (среди корней куста, в дупле дерева, в птичьем пустом гнезде…), в которых помещались записки, частично раскрывавшие секреты очередного этапа. При закладке маршрута присутствовал вожатый отряда, который особенно не вмешивался в процесс, но следил, чтобы предупредительные знаки не были слишком заумными, реальными для внимательных поисковиков, и вообще, чтобы всё было по честному. На следующий день после завтрака вторая группа отряда выходила на маршрут и должна была разыскать тайник с галстуком. При этом опять же присутствовал вожатый в качестве рефери и несколько представителей группы закладчиков в качестве наблюдателей.
* * *
Много купались и предпочитали для этого пруд в Первом Черемшане. Он был больше по размерам, не так сильно затенен большими деревьями, не очень глубок, поэтому лучше прогревался, и вода в нём была значительно теплее, чем в нашем Третьем Черемшане. К тому же в воде нашего пруда лежало несколько больших деревьев со всеми их ветками, которые просто не позволяли войти в воду. Так как в этом пруду мало кто купался, вода почти не баламутилась и оставалась прозрачной, почти как на море.
А среди веток затонувших деревьев водились раки, ловить которых скоро стало одним из любимых наших занятий.
Охота на них была чисто спортивной. Объем добычи был делом десятым, главное - процесс. А процесс был кропотливым и длительным. Он распадался на две части. Ловили раков на лапки лягушек, а чтобы иметь лапку лягушки, надо было, как минимум, добыть лягушку. И это был первый этап охоты, который, в основном, проходил на пруду в Первом Черемшане. Там лягушек было больше, и подобраться к ним было легче.
Вооруженный длинной хворостиной охотник очень тихо крался вдоль берега, осторожно выглядывая из-за кустов, и обнаружив пригревшуюся на солнышке лягушку, старался поразить её хлестким ударом. Хлесткий удар часто не получался, лягушка в последний момент воспринимала опасность и успевала отпрыгнуть в сторону. Так что таким способом еле-еле удавалось добыть одну-две лягушки. Поэтому постоянно искали другие, более лёгкие и добычливые способы.
Так, с чьей-то подачи одно время стали пытаться поймать лягушку на рыболовную удочку. Крючок с насаженной мухой подводился под самый нос лягушки, иногда она делала выпад на «обнаглевшую» муху и тогда попадалась на крючок.
С лапки пойманной лягушки снималась кожа, лапка привязывалась на длинную нитку и среди ветвей затонувших деревьев опускалась на дно в нашем пруду на Третьем Черемшане. К верхнему концу нитки с некоторой слабиной привязывалась небольшая палочка в качестве поплавка. Палочка-поплавок опускалась на воду, и начиналось наблюдение. Первое время поплавок лежал не шелохнувшись, но вскоре замечалась его лёгкая подвижка в сторону и какое-то шевеление (рак подошел!). В эти моменты никаких активных действий охотник не должен был совершать, он должен был лишь обострить внимание (дать раку возможность присосаться к добыче). Когда поплавок начинал без рывков двигаться в одном направлении (рак потащил добычу в нору), охотник приступал к осторожным действиям (главная задача: рака не вспугнуть!). Прежде всего, взяв в руки поплавок, останавливал его движение. Просто останавливал движение и затем выдерживал паузу секунд в 15 -20. Если после этого охотник ощущал тяжесть на нитке (рак на месте), он начинал очень медленно поднимать рака ближе к поверхности воды. Где-то уже на половине пути рак, вцепившийся в лапку, становился видимым невооруженным глазом. Издалека под рака, со стороны его спины, заводилась или вторая рука охотника, или подводил руку помощник. Но и здесь раку иногда удавалось улизнуть.
Но уж если рака случалось изловить, восторг был общим.
Любимым местом проживания группы старожилов лагеря была мансарда одной из центральных дач. Дача была самой высокой из всех, да еще имела большую мансарду. В эту мансарду вела внешняя лестница с тремя длинными маршами. И это было самым главным: к спальному помещению никто из вожатых не мог подкрасться незаметно. Как только кто-то вступал на лестницу, скрипучие ступеньки сразу его выдавали, а пока он преодолевал эти три марша, все непорядки в помещении удавалось ликвидировать, а все обитатели успевали на свои «морды» надеть нейтральное выражение. Из недозволенных занятий любимым делом были бои подушками, которыми занимались почти ежедневно во время так называемого «тихого» часа.
А вечерами, после отбоя, мы в одну из смен удивляли дежурных по лагерю рано наступающей тишиной. Им было непонятно, как это такая буйная днем мансарда после отбоя сразу становилась тихой и засыпала. Но мансарда вовсе не засыпала. Напротив, у её обитателей ещё долго сна не было ни в одном глазу. После директивного выключения света в помещении все, лёжа в своих кроватях и затаив дыхание, слушали всяческие «страшилки». Каждый желающий рассказывал о страшных случаях, произошедших в его жизни. Ну, а какие уж там страшные случаи у десяти- двенадцатилетних мальчишек? Поэтому все, конечно, фантазировали или пересказывали сказки.
Особенным успехом пользовался один рассказчик, Никольский, человек, как я сейчас представляю, безусловно талантливый. Его дальнейшая судьба мне не известна, но могу с уверенностью сказать, что у него были большие задатки, если не гипнотизера, то, уж точно, блестящего психотерапевта.
Не очень заметный в обществе днём, он становился просто королём после отбоя. Все остальные рассказчики быстро «выпадали в осадок» и он один завладевал вниманием. Он не рассказывал страшные истории «из личной жизни» или сказки в обычном понимании. Начинал он в духе Гоголевского «Вия», а затем, введя нас в тревожно-мнительное состояние, незаметно перемещал события на наш лагерь и даже на нашу мансарду, и вгонял нас всех в состояние панического ужаса. Все, затаив дыхание и воткнув лицо в подушку, слушали (и слышали), как всякая немыслимая нечистая сила, оттесненная в отдаленные леса в прежние годы молитвами местных старообрядцев, вновь собирается со всех сторон, чтобы растерзать нашу мансарду.
Тишина в это время в мансарде стояла абсолютно мертвая (начальство, проходившее в это время мимо дачи, считало её признаком глубокого коллективного сна). Никто не решался её нарушить. Все лежали на своих кроватях, замерев от страха. И я отчетливо помню, как, находясь в этом общем состоянии, пытался уговорить сам себя: «ну и врёт же он здорово! ну откуда над нашими Черемшанами возьмутся всякие там ведьмы? Почему же наши папы-мамы и бабушки ничего не говорили об этих ведьмах? Откуда этот Никольский взял всё это? Болтун, да и только!». А сам по-прежнему оставался еле живым от страха.
Но однажды это кончилось истерикой у одного из наших товарищей, которого тут же забрали из отряда, и потом, вроде бы, даже поместили в больницу.
* * *
Заканчивалась каждая смена большим пионерским костром, к которому загодя готовились, несколько дней собирали в окрестных лесах сушняк, сооружали из него огромную пирамиду в центре спортивной площадки, готовили концертную программу и всё такое.
Уезжали все из лагеря с мечтою вернуться сюда на следующий год.
