I am... Глава 3

Алексей Печкуренко

На асфальте небольшой лужей белело молоко с желтками яиц и коричневой скорлупой от них; серый в тигровую полосу, мокрый, облезлый кот, несмотря на дождь, пытался убрать вкусное загрязнение природной среды. Пелена зябких туч катилась за горизонт к сопкам и к недалёкому морю. Редкие прохожие торопились в свои ещё не отапливаемые квартиры, согреться под одеялом и попить чаю. Погода только для чтения детективов, без выхода на улицу.

Я пронёсся по улицам города, не торопясь пролетел над территорией заброшенного и полуразрушенного комбината. Здесь под рухнувшей бетонной башней кислотно-варочного цеха, восемь местных лет назад погибло трое. Один из них мне был нужен. Остальными двумя займутся другие. Я завис над развалинами, и не торопясь, опустился вниз, между щелями в завалах бетонных плит, почти к фундаменту, на груду разбитого кирпича, с торчавшей из него проволокой. Неясные серые полосы света падали сверху рисуя черно-белый кадр старого кино. Здесь находилось то, что мне нужно.

Работа не заняла много времени, необходимые компоненты концентрировались в одном месте, почти рядом с поверхностью кирпичей. Всё, что я собрал, было помещено в мой контейнер и места в нем ещё оставалось достаточно.

Ну, вот практически и всё. Оставалось дождаться ночи, запланированного обрушения эстакады на ТЭЦ и поставить точку в моих делах. Я больше никогда не вернусь сюда, ни под каким предлогом, ни в каком виде.

Капли дождя проходили сквозь меня, еле заметно меняя свою форму, взаимоотношения гравитации и моей сущности, каким-то образом искажали физические свойства этого участка пространства. Можно конечно найти укромное местечко, и дождаться ночи там, а можно зайти в любую квартиру, переждать время, не сжимая его, что также не рекомендовалось делать без экстренной надобности.

Я выбрал наиболее лёгкий вариант. Я прибыл на свою бывшую работу, когда рабочий день уже закончился, и никто не мог мне помешать. Кабинет со старой, помнившей меня мебелью показался мне меньше своих настоящих размеров. Появился компьютер, начинённый инструкциями и заключениями, на стене висело моё фото, молодого и красивого. С датами рождения и ухода. Портрет моего напарника также висел на стенке, я знал, что он ушёл вскоре после меня, но с ним здесь не встречался, наши пути не пересекались. Хотя он мог быть в каком-нибудь из других миров, количество которых неизмеримо. Вообще встретить у нас кого-либо из своих знакомых, друзей, да и родителей совершенно невозможно. За всю мою бытность я видел только Австралийского консула, которого знал на Земле; я про него уже рассказывал. И всё. Остальные существовали лишь в закоулках моей бывшей памяти. Да и зачем встречаться здесь? Мы все уже другие, с разным опытом и своим восприятием прошлого и настоящих событий. Пережёвывать ушедшее никому не интересно. У каждого есть новое дело, новые интересы, новое место в огромном мире, зачастую новая сущность и, может быть, даже внешность.

Я висел над вращающимся креслом, изредка из озорства прокручиваясь вместе с ним, наблюдая за проплывающими вокруг меня стенами шкафами, моими книгами на полках. Всё-таки приятно сознавать, что тебя здесь всё еще помнят, хотя и чисто номинально, но тем не менее…

Включил телевизор, зайдя в него и настроившись на нужную программу. Хотя мне уже сообщили, что французы применили водородную бомбу большой мощности над Атлантикой, ближе к Гренландии, я с интересом посмотрел кадры этого события. Правда, никто при этом не погиб, бомбу специально взорвали так, для устрашения. Хотя при этом растаяло сколько-то кубических километров льда и уровень океана должен был подняться на несколько сантиметров, что, по мнению обозревателей, грозило прибрежным посёлкам незначительным подтоплением.

Однажды далеко отсюда я попал во внезапно начавшийся военный конфликт, между двумя племенами на одной планетке. Племена враждовали давно, социальный строй и управление территориями разнились кардинально. В своё время нашими была создана и эта планета, как запасной вариант ещё чего-то созданного, да и забыли про неё, оставили без присмотра. Жизнь на планете шла своим чередом, шло развитие по всем направлениям. Появились города, средства передвижения, полетели примитивные механизмы по примитивным орбитам над планетой, но и росли надуманные разногласия между племенами, которые уже называли себя государствами. Появилось и мощное оружие, не ядерное, но наподобие его и в чём-то даже может и более серьёзное. Не знаю. Мы прибыли туда первыми. Я знал, что группа большая и у каждого своё задание с общими целями.

Прибыли и удачно, и неудачно. Удачно то, что началась война, нам придумывать ничего не пришлось и материала для работы было более, чем достаточно, неудачно то, что приходилось терпеть определённые неудобства, когда ядерная вспышка окутывала твою часть пустоты, стараясь выжечь то, чего там не существовало. Но после удара белой плазмы с чудовищной температурой, мой кусок пустого пространства ощущал себя не лучшим образом. Особенно, когда после вспышки нисходящим потоком меня опускало в океан, в закипавшую и исчезающую воронкой воду, а потом выбрасывало на поверхность с огромным ускорением. Ощущения напоминали мне аттракционы в Диснейленде, в Париже, который я посещал вместе с Марьяной давним сухим и жарким летом, давшим Франции много классного вина.

Аттракционы аттракционами, но после того, как всё само собой утихомирилось, мы забрали с выжженной до угольной черноты поверхности почти всё бывшее население. Сортировку материала проводила еще одна прибывшая команда из-за большого объёма работы. На планетке осталось несколько сот существ в горах. Мы скомпоновали достаточное количество плодородных земляных территорий по долинам горных рек, добавили существ, на которые можно было охотиться, и оставили планету в покое. Она была переведена на режим заповедной, без права вмешательства в её жизнь, особым указом Верховного. Ходили слухи, что у него в канцелярии было несколько громких отставок приближенных, проморгавших незапланированное уничтожение живущих. Некоторых из бывших приближенных понизили и направили на развивающиеся куски Вселенной, туда, где необходим был неусыпный контроль над сделанным и корректировка сознания живущих в нужном направлении. Как бы там не было, после этих перестановок порядка у нас стало больше, прибавилось, правда, и работы.

Смеркалось. Наступали сумерки. На улице зажглись жёлтые, слабые фонари, стыдливо прикрываясь кисеёй дождя. По стенам кабинета проплывали отсветы фар проезжавших автомобилей, отбрасывая тень вращающегося пустого кресла. Наконец тень кресла остановилась.

Я материализовался, извлёк оба контейнера и поставил их на стол перед собой, предварительно восстановив их форму и размеры. Ничего особенного, вот мой, под личным номером, внешне похожий на деревянную шкатулку. В нем много чего находится, но открывать его не рекомендуется, это весьма не безопасно. А вот тот контейнер, из квартиры моего сына. Походит на небольшой металлический коробок, от спичек, нет видимых деталей, могущих помочь открыть его. Просто ровная, гладкая поверхность, со всех сторон, блестящего серебром металла. Он кажется тяжёлым и монолитным, но я знаю, что это не так, что внутри есть место для той тайны, которая меня никаким боком не касается.

Во время обучения нам доводили не раз историю о том, как один из наших, мучимый или остатками любопытства, или просто от временного безделья, как у меня сейчас, попытался открыть не свой контейнер и что из этого вышло. Дальше все преподаватели рассказывали по разному. По одной версии, планету со всем содержимым пришлось просто уничтожить, разбив её на множество астероидов, и запустить их по самой длинной орбите, по другой версии пришлось зачистить поверхность планеты, уничтожив все живое, создавая новый ландшафт и новых живых. Как говорится, хрен редьки не слаще. Вот тебе и тайна гибели динозавров на Земле.

Найденный контейнер лежал на столе угрюмо и спокойно, но его тяжесть чуть-чуть деформировала, прижала воронкой, столешницу. Мой псевдодеревянный ящик по сравнению с этой конструкцией выглядел совсем игрушечным. Только такие игрушки для окружающих живых могли быть смертельно опасными.

Время, как таковое я не ощущал, его для нас не существовало. Мы только примерялись к тем изменениям пространства и окружающего, которые в конкретной точке окружали нас. В разных местах время шло по-разному. Я когда-то измерял время в часах, сутках, годах, месяцах, ещё как-то. Пытался таким образом поместить себя в определённую точку бытия; возникала путаница, события, и места все перемешивалось и отчёты о командировках не удавались. Потом я это дело прекратил, а просто отмечал в, так называемой, памяти то, что мне нужно, не обращая внимания на пролетающие мимо годы и столетья, которые в разных мирах катятся с разной скоростью, а кое где их вообще нет. Таким образом я все-таки измеряю своё собственное время, но по событиям, нужным мне.

Начались вечерние новости. Диктор сдержанно комментировал взрыв мегабомбы над Атлантикой, намекая на то, что у этой страны есть кое что и помощнее. Ничего у них существенного не было. Когда боятся драки, всегда держат руки в карманах, намекая на будто бы лежавший там нож. Если что здесь и начнется, то хорошего для всех ничего не получится. Все это знают и стараются делать конфликты эффектными внешне, но более или менее безопасными по сущности. Далее шёл разговор о переменах в профсоюзах. Кого-то сняли, кого-то поставили.

Лица снятых и вновь пришедших не отличались за некоторыми деталями. Многозначительные, со сдвинутыми бровями, умно-пустым выражением. Можно принять за провинциальных актёров, позирующих уличному фотографу. Самое интересное, что эти люди действительно считали себя мозгом и совестью популяции, людьми, без которых все рухнет и исчезнет. Свои умственные способности они оценивали по особой шкале, шкале быстроты отскока от вопроса и перевода гнева начальства на псевдообъективные факторы и других менее быстрых подчинённых. Мы таких к себе не брали совсем. Они после ухода постепенно переходили в атомарное состояние и растворялись в воде, воздухе, почве без всяких последствий, служа пищей насекомым, растениям и в конце цепочки пищей всем живущим здесь.

Любопытно, что и в других местах, даже при создании жизни с нуля, с формы космической пыли до заселениями этого куска твёрдости плывущего неведомо куда, живыми, вроде бы мыслящими, рано или поздно появлялись такие вот лица. Потом проходило по нашим меркам совсем немного позиций, и всё повторялось. Личные амбиции, зависть направляли жизнь этих существ по натоптанному до них пути, пути конфликтов, войн, и в конце концов уничтожения самих себя. Если только у нас не решают это сделать за них менее мучительным и более быстрым способом. Поэтому Верховный и строит, видимо, свой идеальный мир, там, в синей сверкающей галактиками пустоте, куда нам вход был закрыт.

Мало видел я планет с разумными цивилизациями, с мощной техникой, с ровной моралью, с развитым чувством прекрасного и приемлемым образом жизни. Но даже там у нас не было уверенности, что в один прекрасный день не появится живущий, считающий себя умнее и лучше других. Как только это происходило, у нас исчезала надежда, что, наконец, мы достигли совершенства…

Правда была одна планета, на которой я любил бывать во время предоставляемых нам не регулярно каникул. Эти каникулы проводил кто как. Первый раз я, как и большинство вновь появившихся, путешествовал на астероиде. Я выбрал тогда себе большой металлический отломок, идущий по орбите между Плутоном и Нептуном. Провёл я на нем несколько наших единиц времени, но было скучно. Мрак, холод и тишина. Движения астероида совершенно не чувствовалось. Я висел на месте в ямке на одной из сторон и пытался вспоминать что-то приятное, и тосковал от безделья. Но так как заявка на полёт была уже должным образом оформлена, мне пришлось все каникулы провести в этой темноте и холоде, который я ощущал, хоть и не могу его ощущать, постоянно.

Впоследствии по совету куратора я выбрал одну из галактик, ещё не обустроенную, практически не заселённую. Отдалённость её месторасположения и отсутствие близ лежащих кротовых нор, срезающих изгибы пространства и в миллиарды раз сокращающих его, мешали работе над ней. И я понимал, что это всё надолго. Так называемый и здесь - долгострой. Этот долгострой постепенно превращался в место тихого отдыха исполнителей с разных концов вселенной. Вот и я. Нашёл небольшую зелёную планетку недалеко от красной звезды малой мощности. На планете атмосфера была такая же, как и на моей Земле, но только процентное содержание кислорода, превышало наше, что благотворно влияло на мой организм, после его материализации. На планете я становился тем самым брюнетом, но голым, я ловил диковинных рыб руками, утолял голод материализованной субстанции, я загорал под неяркими, но жгучими лучами звезды, которую я называл Эммой; я купался в зеленоватой воде океана и бродил по густым зелёным с фиолетовым оттенком джунглям, не опасаясь быть укушенным какой-нибудь мерзостью, которой ни в океане, ни в джунглях, ни в зеленоватом пустом небе просто не существовало. В конце концов, мною была облюбована группа островов посреди гигантского океана, острова протянулись цепочкой вдоль экватора, и были похожи друг на друга как яйца курицы. Но я их умел различать, и уже у каждого было своё название. Больше всего я любил остров с большими горами, некоторые из которых были покрыты вечными голубыми снегами, с звенящими реками в узких каньонах, с красноватого, мелкого песка длинными до бесконечности пляжами. Планету же я просто называл - Земля 2, не думая, что этим выдаю свою глубоко загнанную тоску по ушедшему. Это было единственное место, где материализация не портила мне существование. Наши кураторы, конечно, все это видели и ощущали, но не препятствовали, так как сами, вероятно, пришли из мест, сродни нашим и в своё время все это проверили на себе.

Я устал сидеть в кресле, которое под тяжестью материализованного тела оказалось совсем неудобным, изгиб спинки не вписывался в изгиб моего позвоночника, сиденье с какими-то внутренними рёбрами заставило онеметь мои ноги. Ощущение давно забытых бегающих по коже мурашек и заставило меня очнуться от мыслей.

Стрелки настенных часов подошли к полуночи. Времени появления привидений и духов. Зашёл бы кто сюда сейчас из персонала, вот бы и появилась бы ещё одна легенда о живущем в моей бывшей конторе привидении. Некоторые из нас в недавней командировке в Атлантику, пребывали на постое не на свежем воздухе, а в старинных замках Ирландии. Просто так,- темнота, тишина, неподвижность воздуха позволяла немного перевести, так сказать, дух и вспомнить, что такое отдых. В основном это были бывшие живущие на этой планете, правда, из других областей. Сейчас в той местности вновь пошли разговоры о привидениях и конце света. Кураторы не приветствовали наше появление в непривычных живущим формах, расценивая это не как безобидную шутку, а как серьёзное нарушение дисциплины. Я знаю случаи, когда допустившие такое малодушие переводились на самые слабые, неинтересные планеты, или вообще, становились передатчиками контейнеров на границах чёрных дыр или кротовых нор на неопределённое время.

Мне пора. Сейчас должна рухнуть эстакада. Вот она и рухнула. Вот погас свет фонарей на улице, завыли сирены пожарных и машин скорой помощи. Очень много раненных, много ушедших. Я уже на месте.

Косые струи дождя прибивались к земле сильным ветром и виделись серой, просвечивающейся диагоналевой тканью, освещённой мощными лучами прожекторов. Под этим занавесом, скрывающим масштабы разрушений, слышались человеческие крики, гудки машин. Несчастье, случившееся здесь, ветер закручивал спиралью и поднимал вверх, мимо меня, обмывая его струями дождя…

На земле - как обычно в таких случаях. Кто-то орёт командным голосом, кто-то молча пытается поднять тяжёлый фрагмент бетонного перекрытия, кто-то перебинтовывает раненого. Везде гудки машин, свет автомобильных фар, кровь грязь на почве, пузыри от дождя на лужах, мокрая, парящаяся на свету одежда людей.

Эстакада лежит огромной ржавой гусеницей ощетинившейся в разные стороны кусками лопнувшего металла, транспортерная лента с углем порвана и уголь небольшими терриконами мешает подойти ближе к металлу спасателям.

Я находился несколько в стороне от основания эстакады, ближе к старой, бетонной стене угольной мельницы и наблюдал за начальным этапом спасательной суматохи очень пристально. Автокраны ещё не подошли. Под эстакадой я видел несколько ещё живых рабочих, но с тяжёлыми травмами; спасатели пытались с помощью ломов приподнять многотонную махину, но это то же самое, что зубочисткой сдвинуть с места автомобиль. Вот несколько человек нашли, как им кажется, слабое место у конструкции и в такт резонансу металла начали раскачивать эстакаду, заставляя её чуть заметно шевелиться, давая слабый намёк на медленный подъём. Энтузиазм спасения возрастал. Подбежало ещё несколько человек в ярко-жёлтых жилетах, светящихся на свету, с более длинными рычагами, все яростно суетятся, но действуют относительно слаженно.

Я проплыл вдоль железной гусеницы, оценивая молекулярно-атомарный запас прочности. Ничего интересного. Но если вот в этом месте приложить силу на изгиб и на прижим гусеницы к земле, то задняя часть с придавленными людьми приподнимется и часть раненных можно будет извлечь. Я сгустил пространство,для помощи работающим, но увидел, как заинтересованно то и дело начал поглядывать в мою сторону один из сварных, до этого голубой змеёй режущий кусок торчавшего железа. Видимо всё-таки дождь как-то обрисовывает мои контуры, хотя надеюсь, что в темноте, всё будет списано на живость воображения.

Железная тяжесть неожиданно легко пошла кверху на одном из нажимов на ломы спасателей.

– Подкладывай, подкладывай кирпичи!- закричал кто-то в темноте страшным сдавленным голосом.
– Подкладывай же, мать перемать!

Кирпичи подложили, часть из них покрепче задвинул и я, но на это никто не обратил внимания. Раненых десять человек, часть в коме, часть с тяжёлыми переломами, часть уходит, часть уже ушла. Ушедшие стоят в стороне, не понимая, что произошло, некоторые из них подбегают к свои телам, пытаясь их приподнять и переместить от страшного места, но у них ничего не получается, реальной силой они уже не обладают, их никто не слышит и не видит, кроме меня... Руки ушедших проходят сквозь их же тела, ни на секунду не задерживаясь. Два разных состояния материи не могут в этом случае помогать друг другу.

Я когда-то ещё здесь видел фильм, не помню, как он назывался, в котором на примере убийства человека, был показан путь ушедшего и его действия по восстановлению справедливости. Режиссёр довольно точно показал начальные этапы процесса, ну а дальше, конечно, была сплошная фантазия, правда тогда показавшаяся мне интересной.

Я оставался пока не видимым ушедшими. Мне нужна только одна субстанция. Вот она. Бедрин Валерий Павлович стоял, опустив руки, и смотрел на своё разбитое тело. Он уже всё понял. Разорванная на спине ватная телогрейка с торчащими кусками серой ваты, неестественно вывернутые в разные стороны ноги, голова прикрытая густой смесью мокрой угольной пыли и крови расходящейся разводами в рябой от дождя луже. Валерий Павлович и не пытался походить к самому себе, его ощущения ещё не перестроились в соответствии с нашими законами, его нужно успокоить и увести отсюда в темноту мокрой ночи.

Когда подошли автокраны, мы с Бедриным уже примостились над пирсом у мачты, стоящего здесь углевоза. Я ему ничего не объяснял, а он всё оглядывался в сторону эстакады, где лучи прожекторов бороздили стылое чёрное небо, выхватывая изредка из темноты верхушку двухсотметровой трубы с прибитым е земле дымом.

В своё время мой уход отсюда не потряс меня своей неожиданностью, не мучил ожиданием конца. Всё произошло очень просто и по-деловому. Только что я стоял на остановке автобуса. Даже боль в груди помню смутно. И все. Вот уже я находился рядом с куратором, ничего не понимая и плохо различая его в невидимости. Наверное, нужен был какой-то срок для превращения меня в того, кто я есть сейчас. Бедрину такой срок необходим, но у него он будет очень быстрым. Технологии не стоят на месте…

Прожекторы ещё раз лизнули тучи, и большая часть их погасла. Сирены смолкли. Все, что можно сделать, уже сделано. Я ощущал присутствие ещё нескольких из нашей команды, но они не обменивались со мной информацией, а видимо занимались своим делом. Крышка моего контейнера с готовностью закрылась за тем, кто был Бедриным. Кем он будет у нас, и что его ждёт, я не знал, да и это меня уже не интересовало. Можно сказать, что задание выполнено, быстро и в срок. Оставалось только прибыть на сборный пункт в Западной Европе, сдать материал, отчёт, переговорить с куратором и получить новое задание. А предчувствия нехороших событий похоже не сбылись.

Можно, экономя время, сжать пространство, и через мгновение очутиться там, где необходимо, а можно, по старинке, примоститься в салоне рейсового самолёта, понаблюдать за живущими, коротая время над их разговорами и снами. Меня это каким-то образом развлекало. Я между прочим люблю создавать сны для живущих. Очень интересное занятие. Я выбирал обычно какую-нибудь красивую женщину, не сильно обременённую домашними заботами, не сильно усталую, только что расставшуюся со своим мужем или родственниками на короткий срок.

Сегодня самолёт был не знакомой мне конструкции, но с очень удобными для моего размещения багажными полками. Конечно, я находился в первом классе. Ещё одно преимущество моего псевдобытия, выбираешь то место, которое тебе нравится, не обращая внимания на мелкие неурядицы в виде билетов и таможенных пошлин.

В этом салоне летело всего несколько человек, в основном мужчины. Сны для них создавать не интересно. Начинаешь придумывать какую-нибудь ситуацию с красивыми видами, событиями, а потом в один прекрасный момент что-то щёлкает, какие-то ассоциативные связи рвутся, по новой соединяются и появляется большой секс. Сколько я уже его видел… И самое неприятное, что такой сон не просто прервать, он идёт из глубины подсознания, виляет по своим дорожкам, и заканчивается на самом интересном месте, обычно безрезультатно для его владельца, только тяжёлое дыхание и мутный взгляд после пробуждения говорит о том, где он был и что он делал. Первые случаи я пытался корректировать, пытался переместить мужика куда-нибудь в театр, к его родственникам, на охоту, наконец. Но если сон с такой тематикой развился - это все. Появляется куча женщин, всякого разного вида и возраста, среди них голый хозяин сна, обычно в галстуке на волосатом теле, начинается пьянка, поцелуи, объятия и так далее. До победного или полупобедного конца. Чаще во сне у хозяина ничего не получается, нет должного состояния органа, отвечающего за размножение, это его страшно смущает и пугает, и сразу, проснувшись, он тайком проверяет своё состояние в брюках, облегчённо вздыхает и просит воды у стюардессы.

Корректировка таких снов дело бесполезное, только иной раз можно ввести в действие незнакомую соседку такого уснувшего. Сон идёт с её участием, и она, сидящая может быть рядом, а может быть через два, три ряда, не зная, что она активная составляющая большого события, в сознании спящего интуитивно начинает ощущать беспокойство и томление духа. А проснувшийся, изредка уже и пробуждается временно влюблённым в свою соседку, а если он человек не робкий, пытается начать или начинает ухаживать за соседкой или попутчицей. Если все совпадает по времени, обоюдному желанию, то заканчивается достаточно банально. После приземления сон превращается в явь, которая редко совпадает по красоте и насыщенности красок со своим источником.

С женщинами мне нравится работать в этом направлении больше. У них также достаточно часто случаются сексуальные заскоки во сне. И если я рядом, то, пожалуйста. Вот он я, брюнет или блондин, или старик с бородой, толстый, худой - все по желанию хозяйки мозга. Место события сделать проще простого, можно вставить своё, а можно что-то взять из её воспоминаний или мечтаний, детства, юности, зрелости. Этого добра достаточное количество и на любую, самую невероятную тему. Я превращаюсь или в мужа хозяйки, или в её любовника. Чаще в мужа, но в другом обличии. Она твёрдо знает, что я её муж, хотя внешность мужа во сне совсем другая, непривычная, и это её ещё сильнее возбуждает. Но до логического конца я никогда сон не довожу. Обрываю его на самом интересном для хозяйки месте.

В большинстве же случаев сны у женщин хозяйственные. Тряпочно - посудно - мебельно - детские. Если сон идёт в этом направлении, я подставляю интерьер, детали. Сам увлекаюсь этим, строя этот мир сна, пытаюсь все довести до совершенства, и жалею, что хозяйку будят или она сама открывает глаза на воздушной яме.

Сегодня среди мужиков на переднем ряду кресел находилась дама средних лет, довольно миловидная, с ухоженной головой и тщательно выглаженной одеждой, которая, тем не менее, уже никак не тянула на свежевыглаженную. Её звали Галиной Ивановной Беланич, и муж её оставался дома с детьми, на хозяйстве. Она летела на стажировку в Москву.

Лететь ей не хотелось, было страшно, тоскливо от предстоящего срока в большом городе. Срок - месяц. Её подружки, которые уже бывали в таких командировках, рассказывали ей о магазинах, рынках, житье-бытье в переполненном общежитии. Изредка проскальзывали рассказы о случившихся с ними любовных историях. Галина Ивановна, зная свой характер, этого и боялась больше всего. Она же влюбчива до умопомрачения. Причём ей нравились всегда мужчины с нестандартной, а то и просто уродливой внешностью. Или с нестандартным возрастом. То очень молодым, то уже в возрасте, готовом к уходу. Она не часто изменяла своему мужу. Не чаще других. Не чаще, чем он ей. Обычно это происходило на коллективных пьянках по молодости, но с возрастом праздники вне семьи сошли на нет. А штатного, постоянного любовника у Галины Ивановны до сих пор не было.

Галина Ивановна боялась самолётов не меньше, чем самой командировки, ей казалось, что у неё начинается новый период в жизни или вообще жизнь кончается. Но она ошибалась. Всё произойдёт тривиально и буднично. Серая, мокрая осенняя Москва, грязные вещевые рынки, общежитие с комнатой на четыре койки с серыми простынями и солдатскими одеялами и туалет в конце коридора, вечно нечистый и запущенный. До метро двадцать минут хода по тёмным и днём закоулкам. Сплошная проза на использованном клочке туалетной бумажки.

Не будет ни большой любви, не просто любви, и даже не будет удовлетворения простого, здорового полового желания, которое после этого называется любовью. Для своего собственного оправдания. Группа и курс в этот раз подберётся исключительно женский, немногие мужики в общежитии будут пить водку, радуясь отрыву от жён и привычных будней. Не до любви им. Онанизма вполне хватает для такой жизни.

Самолёт шёл ровно на большой высоте под автопилотом. Лётчики и бортинженер пили на своих местах кофе. Командир пытался рассказать о последнем рейсе в Хельсинки, когда возникли неполадки в стойке шасси, но остальные эту историю слышали много раз, и делали заинтересованные лица просто по надобности, из вежливости. Командир, Шамхун Мирхаиров, это почувствовал, в глубине души обиделся, но потом про себя плюнул, и замолчал. Все тупо смотрели в пространство, думая каждый о своём. О надвигающимся медосмотре, о неурядицах с жёнами и дочерьми, - семья практически без присмотра, пора бросать такую работу. Денег мало, пенсия ещё и не светит. Самолёты дрянь, каждый раз не знаешь, придёшь ли домой после рейса. То одно отвалится, то другое сломается, то пьяные в салоне буянить начинают, а то и стюардесса Ритка концерты ревности закатывает. Причём, если предыдущие мысли мелькали в головах у каждого свои , то про стюардессу Ритку они думали все вместе и каждый по отдельности.

В этом рейсе Маргариты Михайловны Алексеенко не было. Отпуск у неё, с отъездом на Чёрное Море, где она в этот момент пыталась найти не загаженное место на небольшом куске пляжа у деревушки со странным, не нашим названием. О работе Маргарита Михайловна и не вспоминала.

Вчера она встречалась со страстным южным мужчиной и до сих пор прокручивала в голове детали длинного дня и части вечера.

О своем экипаже она старалась и не вспоминать, так как отношения с мужской частью самолета были испорчены давно, с того момента когда по пьянке все, и командир, и второй пилот, и бортинженер рассказали друг другу, кто, где и когда с ней спал. Маргарита Михайловна, женщина не стыдливая, но тут, когда вновь в памяти выскакивало страшное лицо командира и его горский крик –«ЗАРЭЖУ СТЕРВУ», ей становилось немного стыдно. Стыдно не поступка, который она за поступок то и не считала, а как то не приятно за эти дикие вопли самца. Хотя это же одновременно и льстило, не все женщины имеют по пять шесть любовников одновременно. И таких любовников, каждый из которых думает, что он один разъединственный. Это ведь умудриться надо!!!

Маргарита Михайловна считала себя очень умной женщиной, так как умела обращаться с мужчинами и держать в стороне от своих личных дел тихого мужа, который занимался непонятно чем в закрытой, номерной организции. Единственый ребенок, который уже так же, слава богу, много времени не требовал, выйдя характером в отца, читал книжки, да в компьютере ковырялся все свое свободное время.

Все мужики сволочи и хамы. Вот какая женщина порадуется со своей подружкой своему вновь обретенному счастью. Редкая. Женщины существа тихие. А мужики. ..У этих только и разговоров о том, с кем спал, что делал, как делал.

Хотя, если уж в корень посмотреть, ну что это такое? Ну соприкосновение двух тел, как будто под мышку что-то положить. Чем это от того отличается? Мыслями и чувствами? Так Маргарита Михайловна, когда это дело делала, очень часто рассмартивала трешины на потолке и думала о совсем посторонних вещах; изредка в особо бурные изнывания мужика подстанывала, симулируя взрывную страсть...

Так тоскливо думала Маргарита , Рита, Ритуля, полоская ноги в шипящей мутной волне. Море грязное, больше похожее на большую лужу, с плавающим в набегающем гребне использованным презервативом, а не на «…черное море мое». Вот что значит пляжный отпуск с сексом на марафонском финише отдыха в России.