I am... Глава 5

Алексей Печкуренко

Нашу мокрую одежду развесили в тесной полутемной и пустой раздевалке направо от входа, про контейнеры мы не вспоминали, забрать их чужому невозможно. Кафе пустовало, оно и в прошлые мои визиты не было переполненным, а в такую погоду….

Мы выбрали место, где я сиживал не раз, у большого, сегодня уже пластикового окна, в углу, сразу за входной лестницей. Стекло запотело, я провел пальцем по нему вертикальную черту, по которой немедленно покатились вниз капельки воды, зябкие и несчастные даже на вид. Уже подкралась ночь, длинная, осенняя, дождливая, холодная.

Столики, накрытые темно-синими скатертями, освещались неяркими в желтых плафонах настольными лампами. Там и сям прятались угловатые тени.

Бармен за стойкой в черной кожаной жилетке и с мушкетерской бородкой, Иван Андреевич Рыськов, тридцати пяти лет от роду, живущий с семьей на съемной квартире, приехал в свое время в этот город из Ивановской области, бросив там покосившейся дом и заросший бурьяном огород. Он кивнул мне приветливо, узнал сразу. Рыськов иногда выполнял мои незатейливые просьбы, почему-то думая, что работает на серьезных бандитов и относился ко мне с подобострастным уважением. Тем не менее, он не забывал сообщать о моих визитах в соответствующие службы, всячески выпячивая там свою роль незаменимого секретного агента. Однажды мне даже пришлось уйти в пустоту, избегая назойливого преследования двух местных в одинаковых серых костюмах. Я почти не удивлялся двойной игре Рыськова, вспоминая нравы и обычаи здешнего существования, и куратор, когда я ему сдавал отчеты о командировках, также меня успокаивал, объясняя необходимость иметь иногда контакты с живущими, на разных уровнях социальной лестницы этой планеты, принимая их такими, какие они есть.

До момента уничтожения моей бывшей планетарной системы, пройдет много здешнего времени, но что такое время? Это просто понятие мыслящего биологического объекта, который ориентируется на изменения, происходящие с ним и с окружающей биомассой, пытается все это каким-то образом упорядочить и с чем-то неведомым и не существующим сравнить, отсчитывая равные промежутки эфемерного. Сто лет, тысяча лет, один час... Это здесь. В других мирах другие названия. Придуманы различные механизмы для замера не существующего,- часы, секундомеры, хронометры. Так легче осчитывать срок своего сушествования и успокаивать себя- еще поживу!

А автобусная остановка уже рядом, за поворотом. Когда живой становится не живым и уходит к нам или в третий мир, то понятие собственного времени его покидает навсегда.

Анна сидела прямо, опустив лицо, положив руки на стол, изредка сжимая пальцами складки скатерти, потом расправляя их и разглаживая ладонью. Она уже не волновалась, некоторое возбуждение от встречи с себе подобным прошло, осталось только еле заметное ощущение неловкости. Ей хотелось о многом расспросить меня, но её куратор описал Квера как одного из самых опытных исполнителей в этой части Пространства, о действиях которого иногда докладывают самому Верховному, и еще она немного смущалась и побаивалась задавать вопросы красивому чернобородому мужчине, сидящему напротив её.

Анна ушла из своего мира совсем молодой, в результате несчастного случая и того жизненного опыта практически не имела. Её родители у нас еще не появились, братья и сестры продолжали работать и жить на своей фиолетовой планете в своем секторе пространства. В системе исполнителей Анна недавно, многого не знает и не умеет,- я это увидел почти сразу. Но вполне возможно, я ошибаюсь.

Её прошлая внешность, открытая мне для просмотра, сходна с нашей, по-своему красива, но непривычна.

Это как еще в том прошлом моем мире, помню, прилетел в одну из экваториальных стран, живым и здоровым, с семьей на отдых. Местные жители показались в первые минуты уродливыми, а когда присмотрелся… Женщины красавицы, длинные черные волосы, несколько непривычны анатомические пропорции, но все на месте, ласковые, вежливые. Мужики также крупноголовые, с тяжелыми чертами лица, коренастые, но в каждом ощущалась сила и спокойствие. В той стране большинство жителей буддисты, и это откладывало свой отпечаток на взаимоотношение популяции с окружающим миром.

Анна вполне могла оставаться в своей прошлой внешности, глаз бы это не резало, но как я упоминал, такая реставрация по нашим правилам запрещена. И она выбрала то тело, которое ей нравилось.

Мы молчали, изредка поглядывая друг на друга. Рыськов суетился за стойкой, он знал, что прием пищи, как я это ненужное действие называл, этот клиент начинал всегда с крепкого чая, и сегодня, поймав зорким взглядом профессионального полового мой еле заметный кивок головой, понял, что и в сегодня изменений не произойдет.

- Сейчас нам принесут чаю, для начала,- сказал я.- Потом немного местной пищи. Вы как к ней относитесь?

Анна слегка пожала плечами.

- Так же как и вы, наверное, вкуса временами не ощущаю, только тяжесть в желудке, да, и если горячее, то ощущение теплоты. Ненадолго, правда. Я больше люблю быть в не материализованной форме. Хотя иногда и хочется побыть немного почти самим собой. Но меня готовили для работы на этой планете, так что я вот такая. – Она немного развела руками. - Какая получилась.

- Я вас понимаю, - сказал я, оглянувшись на громко хлопнувшую дверь, в раздевалке принимали посетителей, слышался оживленный разговор. – Через это прошли, наверное, все. Но вы получились очень даже ничего. Местные не пристают?

- Нет. Мы же все равно другие. Это окружающие ощущают, дистанция между нами, всегда есть. Нас же собаки и кошки так и не видят. Как отражение в зеркале для них. Хотя мы в зеркалах себя видим и меня видят местные. Знаете, - оживилась Анна,- когда я готовилась к появлению на Земле, я прочитала много здешних книг, они не такие, как у меня дома, но все равно, все очень интересно. Там большая библиотека у Наставника,- она взглянула на темное окно,- он в здешних местах давно, и по своему, мне кажется, привык ко всему окружающему, даже любит это. Я пыталась узнать о вашем прошлом, представить ваше будущее, то есть не ваше лично, - она сконфузилась,- а всех остальных.

Тут она еще больше покраснела. Я молчал, потихоньку разглядывая появившуюся в зале пару. Она лет сорока, с пышным задом обтянутым плотным материалом темного с белым воротом платья, он лет шестидесяти, в сером мешковатом костюме и в грязных ботинках.

Вера Игнатьевна Кобусева, свеже появившаяся вдова, и Макар Ильич Ивакин, сбежавший из дома от опостылевшей жены и детей и внуков на вечер и ночь, соврав им, что есть срочная халтурка за городом, а мобильной связи там нет. Вера Игнатьевна после смерти мужа сильно не страдала, он ей с самой свадьбы был не интересен ни как человек, ни как мужчина. Вышла замуж только потому, что надо было. Инстинкты играли бодрый марш, гормональный коктейль кружил голову. Детей муж не оставил, ушел через пятнадцать лет совместного проживания, внезапно, прямо в вечернем кресле, уронив на колени чашку с горячим чаем, которую она безуспешно пыталась поднять с недавно постеленного коврового покрытия, глядя в его запрокинутое лицо и застывшие глаза, поскуливая от страха.

Уже потом, с чашкой в руках, она сразу поняла, что все - он умер, исчез, начинается новый кусок жизни, но не это поразило её, а простота, с которой происходит уход. Только что был и на тебе – уже пусто - нет мужа, начинаются хлопоты похорон, поплакать даже некогда. Лишь после окончания всех этих печальных дел, ночью, через пару недель, порой приходило ощущение брошенности и ненужности; и это заставляло выкатываться на наволочку подушки несколько слезинок, про которые Вера никому не рассказывала.

Макар Ильич, шестидесяти трех лет, большой любитель женского пола с юношеских лет, узнав о смерти мужа Веры Игнатьевны, на которую он давно посматривал и высказывал всяческие знаки внимания, полагал, что знает сценарий сегодняшнего вечера до мельчайших подробностей. Все закончится как обычно, в чужой спальне, и легкое ощущение обоюдного безразличия и ненужности происшедшего, завтра, будет витать в воздухе хмурого осеннего утра. Но в этом случае Макар Ильич глубоко ошибался. Вечер и ночь ждали его совсем неординарные.

Через полчаса, по здешнему измерению, у него угонят авто. А машина новая, очень дорогая, еще обкатку не полностью прошла. Даже сигнализация не поможет. Зря Макар Ильич столько денег за нее отдал, двое, сидевших на подоконнике в подъезде дома напротив, молодых человека с портативным компьютером, моментально сканировали сигнал устройства и в данную секунду созванивались с другой группой, подготавливая гараж для отстоя угнанной машины.

А какая может быть любовь после исчезновения любимой ласточки? Да и денег жалко, а впереди еще разбор полетов с женой, очень суровой временами женщиной. Милиция, заявления, и все хлопотное, сплетенное с угоном в единый клубок, жирной траурной чертой обведут контуры любовного приключения Макара Ильича.

А назавтра невыспавшаяся дурной ночью, Вера Игнатьевна внезапно, можно сказать на пустом месте, встретит своего суженного, единственного, причем увидит его у мясного прилавка центрального рынка, где они разговорятся о преимуществах вон того кусочка красивого мяса. Встреча перейдет в позднюю обоюдную любовь, и до своей смерти в семьдесят четыре года Вера Игнатьевна будет счастлива, или почти счастлива.

- Она ему даже изменять не будет,- сказала Анна вдруг.- Это хорошо, что у её спутника сегодня машину украдут. Одному несчастье, другому радость на всю оставшуюся жизнь. Ведь останься она с этим, так и на базар за мясом не пошла бы….

Я неопределенно хмыкнул, хаотические цепи случайностей, которые и есть жизнь любого живущего существа, давно меня не интересовали, и я не задавался вопросами о первопричинах того или иного события.

Рыськов принес чай, его жена стояла за ним с подносом, от которого поднимался легкий парок, московская солянка и блюдо с жаренными карпами ждали своей минуты. Жаль, что мы не можем различать запахи, вернее, мы оцениваем концентрацию в воздухе того или иного количества молекул, но это просто похоже на лакмусовую бумагу, для разделения щелочей и кислот в химкабинете средней местной школы.

- А я запах почти чувствую, - сказала Анна, когда Рыськовы разгрузились и отошли к Макару Ильичу.- Сегодня очень красиво пахнет, соотношение частиц удачное. А вот вкус я понимаю совсем не много, но знаете, иногда это и хорошо, многое на земле для меня, из пищи, полностью не привычное.

Я предполагал, что приходящие к нам на помощь, более совершенны, чем мы, старые исполнители, создавшие не одну планету, и побывавшие в таких переделках, о которых и вспоминать не хочется. Но, вроде бы, прочно забытое ощущение рабочей зависти и легкой собственной физической неполноценности, мелькнуло в моей пустоте.

Анна совсем освоилась, казалось, что посещение кафе или какой-нибудь харчевни на далекой планете совершенно привычное для неё дело. Она пододвинула к себе тарелку с солянкой и, стараясь не обжечь губы, держа ложку чуть-чуть не так, как держат тут, проглотила первую порцию. Потом вторую, потом третью. Я удивился, мне почудилось, что она действительно голодна, да и мысли её в данный момент были заняты только едой. Изредка между ложками она коротко посматривала на меня, как бы извиняясь за свою жадность, и молчаливо спрашивая, - все ли в порядке?

- Вам хорошо,- сказала Анна, вытирая губы салфеткой, после того как тарелка с солянкой опустела, - вы голода почти не испытываете, а мы сделаны не так, как вы. Ваша лаборатория работает по старым программам, а там, где делали меня, стоит новое оборудование, доставленное из дальней части, куда нам вход запрещен, но на границе которой вы были,- я вижу.

- Да был, - сказал я, гоняя безвкусную несчастную солянку в полости рта, и стараясь безуспешно заставить работать вкусовые сосочки.- Вы там побываете обязательно. Очень красиво.

- Только не вспоминайте сейчас,- покачала пальцем Анна, - я хочу сама это оценить, у каждого свое ощущение красоты.

Я вытер усы и улыбнулся.

– Вы на каникулах еще не разу не были. Не делайте стандартную ошибку, не летайте на астероиде, ничего хорошего в этом нет. Побывайте у границы, попробуйте испытать полеты в кротовьих норах, поищите свою планету, где вы будете со временем отдыхать. Только не торопитесь. Планета должна понравиться вам сразу, целиком и полностью, вы должны понять, что это только ваше и ничье больше.

- А мы с вами не увидимся на вашей планете?- спросила Анна, ковыряя вилкой бок хорошо зажаренного карпа.- Это было бы, наверное, интересно.

- Нет, - закрыл глаза я,- не увидимся. – За все мое пребывание в моем состоянии я только несколько раз общался с нашими, да и то с одним из них, исключая куратора, естественно. И наша встреча сегодня, по моему, простая недоработка организатора. Я вполне мог забрать контейнеры сам в условленном месте.

Анна покачала головой, и соглашаясь, но в то же время отрицая сказанное.

- Все меняется последнее время, меняется очень быстро. Верховный стареет, часто уходит на долгий отдых. А в совете приближенных есть прогрессивно настроенные личности.

- Личности? - взглянул на неё я, опустив не вкусную ложку в не вкусную солянку. – Какие личности? Личность это цельное, живое, не знающее своего будущего, плохо знающее свое прошлое, так как она оценивает его со своих эгоистических позиций. У нас нет ни прошлого, ни будущего, вернее будущее безгранично и от понимания сего становится не по себе и очень скучно. Вы знаете, что такое скука?

- Конечно, знаю, помню немного. Но начала забывать. Видите, я иногда думаю, что все-таки мне повезло. Что бы я испытывала у себя? Чем бы занималась? Выращивала тремагоду? А в этом мире такое разнообразие и красота. Некогда скучать.

- Не думаю, - сказал я быстро. – Там вы были тем, кем были,- здесь вы неизвестно кто. Да и есть ли мы вообще? И вы и я то в состоянии пустоты и разбросанности молекул, то в состоянии материализации. Потеря всяческой чувствительности и к чужой боли, к чужим несчастьям, полное безразличие к окружающему, ощущение некоего превосходства на первых порах над живущими. Ложного превосходства, должен вам доложить. Вот я сейчас ножом руку порежу, выступит кровь. Как бы кровь. А посмотрите в микроскоп, нет ни одного кровяного шарика. Просто красная жидкость. Без вкуса и запаха. Нет. Все это не то. Я много думал об этом. Недавно мне пришлось побывать в тех местах, откуда я пришел. Я не знаю, зачем меня туда посылали, то, что я там делал, мог исполнить любой стажер. Так вот. Я вам по секрету скажу. Мне было жалко самого себя, я завидовал своему домашнему преемнику, не желая в этом признаваться, я ощущал, что многое потерял и не многое приобрел вместе со своим уходом. И вообще, кто меня спрашивал? Был там, очутился тут. Обратного пути нет. Хотя привык, конечно, чувствую свою некую полезность, даже гордость после удачно проведенного задания, и все такое...

"-Чего это я разговорился,- скользнула мысль, - сколько времен молчал, разговаривая с другими в только тех снах, которые я и делал сам. Можно сказать, сам с собой говорил. Ну, может быть это и есть причина."

За соседним столиком Макар Ильич, привстал, стараясь разглядеть в темном окне свою ласточку на мокрой мостовой. Но ласточка уже грелась в гараже на окраине этого города. Началась обычная суматоха, звонки по мобильному, звонки по стационарному от Рыськова. Потом клубок событий укатился на улицу вместе с прибывшей полицией, и мы снова остались почти одни.

Во время моего монолога Анна молчала, внимательно слушая, оценивая и примеряя к себе и своим мыслям мои фразы. С чем-то она опять была согласна, со многим опять нет.

- Я ощущаю по-другому, - наконец сказала она.- Если все так произошло, как со мной и с вами, то это и должно было случиться. Ведь вы же знаете, что подавляющее количество ушедших из своих миров далеких и близких не стали тем, кем стала я, я уж про вас говорить не буду, вы вообще как монумент из легенд пространства. Многие из ушедших преобразованы в почти не мыслящие создания, занимающиеся грязной и тяжелой работой, без отдыха и отпусков. Другие вообще переведены в атомарное состояние и разбросаны по всему пространству, то есть иными словами исчезли совсем. Или почти совсем. Так как не ясно, какого срока исполнения их сборка, если она вообще когда-либо будет. А вот я и вы свободны как солнечный ветер, в промежутках между заданиями. Я еще ничего не видала, не испытывала, но меня тянет к этим делам и я знаю, и ощущаю, что все, о чем я думаю, обязательно сбудется.

Как объяснить этой девчонке, как рассказать о крови, ушедших, о преобразовании их в массу для контейнеров, о создании планет, об уничтожении их вместе со всеми живущими на них, такими разными. И то, что желания могут и не сбыться и скорее всего ничего никогда не наступит.

- А мне это известно, - спокойно сказала Анна, она уже доела карпа и посматривала на моего, не тронутого. Я пододвинул тарелку к ней поближе. - Ну и что, - продолжала она,- кровь, разрушения, боль. И вы, и я это прошли. Когда не знаешь, что происходит, то совсем не страшно. Мне все время хочется рассказать о своих ощущениях при уходе, тем, кто остался, но не могу. Это не передаваемо. Понятно, когда долгая болезнь, страдания, там уход ожидаем и иногда просто желателен. А вот когда внезапно? Очень быстро, и ты уже в другом месте, и в другом качестве. Я только понять не могу, по каким признакам отбор производится, одних туда, других в другое место. Религия ни при чем, она не открывает сущности всего этого. Да и религий много. Мне наставник говорил, что нет такой планеты, где бы живущие, я имею в виду мыслящих, не создали бы себе идола, коему поклонялись бы по самим же придуманным законам. А сколько живых стали пустотой после войн из-за идолов?

Наша беседа переходила во что-то пыльное и старое, хотя тарелка с остывшим карпом опустошалась очень быстро. Попытки разобраться и осмыслить окружающее присущи всем живущим, а нам-то это зачем?

- Что бы понять,- сказала Анна.

- Что понять? Что в этом, всем, не понятного? У живущего есть интервал его времени. Родился-умер. Срок такой-то, у кого большой, у кого совсем маленький.. У нас срока нет. Ведь его отсутствие может испугать. Вы представьте, вы есть все время, всегда, везде, и всюду где захотите или вас захотят. Это же страшно, порождает полную безответсвенность и прочие мерзости. Здорово, что мы почти лишены эмоций. И хорошо, что в нашем пространстве нет психиатрических домов. Загонят на больничный астероид и будешь болтаться по бесконечной орбите, вместе с такими же мыслящими не так, как положено. Давайте закончим это все - и карпа, и посещение милого заведения. Я схожу за контейнерами.

- Я их уже принесла, вот они.- Анна выставила на стол четыре ящичка локтем отодвинув в сторону пустые тарелки. Два моих и два не знакомых, другого дизайна и из неизвестного серого материала. Столешница с трудом держала локальную тяжесть. Окружающие не могли видеть эти простые на вид сундучки, коробочки, ящички, а я их рассматривал внимательно, стараясь найти отличия и сходства. Контейнеры Анны отличались размерами и цветом, где крышка, не понять, гладкая поверхность со всех сторон. Ощущалась даже на вид массивность и каменная тяжесть. Они похожи на тот контейнер, что я извлек из-за дивана в моем бывшем городе.

- Откуда ваши, - спросил я, хотя это мне показалось и невежливым,- форма и все остальное не привычная.

- Я их получила перед заданием, а наполнила далеко отсюда. Цунами недавно пол-острова смыло вместе с живущими, там, ближе к экватору.

- Ну как недавно?- спросил я.- По-моему, давненько уже, еще здешним летом. Наши опять неправильно рассчитали силу подводного землетрясения, и опять ушло много лишних.

- Лишних не бывает,- возразила Анна.- В нашем хозяйстве все пригодится.

Анна говорила это спокойно, как опытный исполнитель. Может, она и была им, а остальное это просто игра и представление для единственного зрителя, игра для проверки собственных актерских способностей, игра по заданию кураторов. Хотя нет, мысли Анны текли спокойно и даже на мои предположения никак не среагировали.

- Не волнуйтесь, все идет хорошо, - Анна легко сдвинула контейнеры в мою сторону. Забирайте это. Я думаю нам пора уходить. У нас есть квартиры для отдыха, не желаете воспользоваться?

- Нет. У меня есть свое пристанище.

- Ну да. Которое называется Казанским вокзалом, или метро Маяковское. В отличие от вас мы работаем стационарно и находимся в пустоте в комфортных условиях, а не под потолком громадных помещений.

- Каждому свое, - рассмеялся я. – Я могу и не терять лишнюю ночь в моей бывшей стране. Задание выполнено, так что приятно было познакомиться и все такое прочее.

- Вам же не хочется уходить. Пройдите по лезвию своего желания, останьтесь, - сказала Анна, глядя мне прямо в глаза. В полумраке кафе её зрачки расширились, казались неестественно огромными. – Вас сегодня не ждут, вы же не получали приказа явиться прямо сегодня. Вам указано встретится со мной, получить контейнеры, вот они, а дальше вы можете действовать по ситуации. А ситуация для вас не привычная, вот вы и опасаетесь сами не знаете чего. Не бойтесь, плохого не будет.

- Хорошего так же, - ответил я, перемещая контейнеры на исконное место.- Две пустоты равняются одной пустоте, хоть на Казанском вокзале, хоть в уютной квартире. Ноль плюс ноль, равняется нулю. Кроме того, чувство страха я у себя не пытался восстанавливать. Да и у вас его нет. Так что давайте не будем играть в детские игры уговоров.

Мы стояли в раздевалке и я помогал Анне надеть её так и не высохшее пальто. Рыськов, получивший плату в три раза превышающую счет, пытался платяной щеткой очистить пятно на рукаве пальто Анны. На заданиях при необходимости мы расплачивались теми деньгами или их эквивалентами принятыми в той или иной стране или планете. Вопросом, каким образом у меня в кармане оказывалась необходимая сумма денег или например живых жуков с оторванными лапами, как я обнаружил однажды далеко отсюда, я никогда не интересовался.

Дождь кончился. Темное небо, без единой звезды, фонари, отражающиеся в черных лужах, изредка проносящиеся мимо авто, превращающие эти лужи в сверкающую водяную пыль. Трамвай, лениво выползший из-за поворота, с силуэтами вагоновожатого и кондуктора, на секунду остановился у остановки и, не открывая двери, пополз дальше, - на отстой до утра.

Мы стояли на мокром асфальте, полуобернувшись друг от друга, зная, почти наверняка, что больше никогда не увидимся.

- Вот что,- сказал я неожиданно для самого себя,- хотите я дам координаты моей планеты, там очень хорошо. Правда это довольно далеко, но вы скоро научитесь пользоваться передвижением по пространству, и в первый отпуск могли бы отправиться ко мне. Ведь предупредить друг друга мы сможем без затруднений. Если, конечно, я не буду в этот промежуток на задании, – добавил я после короткой паузы.

- Конечно хочу, - ответила Анна, носком сапога пытаясь сдвинуть с места лужу.- Мне многое хочется рассказать вам о себе, вас послушать, да и вы слишком долго находились в отрыве от основной массы и многого не знаете, даже не догадываетесь. Грядут изменения, причем глобальные. Все может поменяться в одно мгновение.

Она что-то еще говорила, а я в это время машинально пытался сканировать её мысли, но не смог.

- Не старайтесь, не получится, - сказала Анна. – А ваши координаты я уже знаю и знаю, как туда добраться, так что ждите, буду обязательно. И может быть быстрее чем вы думаете.

Она начала постепенно блекнуть, становится полупрозрачной, махнула на прощание рукой, улыбнулась и исчезла.

Я опять остался один на мокрой улице в чужом для меня городе, который я не любил и не воспринимал, как место для работы. Так - перевалочная база, денег, амбиций, неосуществленных желаний. Город темной кровавой истории. Некоторых из нас, я слышал, до сих пор заставляют при проводимых стройках и сопутствующим им раскопках собирать нужный материал. Как говорил куратор, субстанция иногда должна отлежаться и успокоиться.

Из-за угла показались трое ночных, в легком подпитии с желанием поразвлечься с одиноким прохожим. Имена их и биографии были обычными, не раз судимы по мелочам, но считающие, что в последний раз попали за решетку по недоразумению. Такие личности давали нам изредка неплохой материал, оставляя за собой на земле горе и боль. И в этот раз все происходило по раз и навсегда заведенному сценарию.

- Дядя, дай закурить, - сплюнул один, одетый в короткий черный демисезонный пиджак с головой прикрытой темной кепкой. Двое других молча стояли за моей спиной, у одного в кармане перочинный ножик, у другого ничего нет, кроме денежной мелочи.

- На, - сказал я, протянув ему пачку Примы.
- Чо такие плохие куришь?- загундосил пиджак, явно подражая кому-то, - мы такие не курим.
- Бери, что дают и проваливай,- сказал я, коротко взглянув на него,- я тороплюсь.
- На тот свет? - Пошутил второй за моей спиной, тот который с ножичком.- Туда не надо торопиться, хотя мы можем тебе и помочь.

Третий был пьян и плохо соображал, но если остановили мужика, так бить ведь надо?

Они уже настроились на ограбление, избиение, возможное убийство человека средних лет с густой проседью в бороде.

Пачка сигарет мокла в ночной луже, трое местных с недоумением оглядывались, гадая, когда и куда успел сбежать мужик с бородой.

- Я видел, он за угол дернул, спортсмен наверное,- сказал ножик своим товарищам.

И они пошли дальше на поиски приключений, еще не зная, что ночь для них закончится в полицейском участке, а далее будет быстрый суд и долгие годы работы в плохо приспособленных для жизни климатических районах этой страны.

Пространство сегодня сжалось на удивление легко....

В Брюсселе этой же ночью я давал отчет о командировке куратору. На этот раз он представлялся обычным белым человеком средних лет, с благородной вьющейся сединой на голове, в строгом сером костюме и темно-синем галстуке, подчеркивающим белизну рубашки. На покрытом зеленым сукном хорошо освещенном столе лежали несколько папок, в которые он заглядывал по ходу моего рассказа и делал какие-то пометки облезлой шариковой ручкой.

- Знаете, иногда мне хочется работать по старинке,- сказал он мне, грассируя, - я бы с удовольствием поработал гусиным пером, да чернил подходящих в магазинах нет. Продолжайте, продолжайте. Все очень интересно.

Контейнеры стояли перед ним в рядок, в средину он поместил мой, из-под дивана, и посматривал на него с видимым интересом.

Квартиру в центре Брюсселя, недалеко от статуи писающего мальчика и главной площади, он облюбовал и приобрел недавно, до этого одно время мы встречались в Брюгге, в помещениях старинного средневекового госпиталя над зеленоватой цветущей водой городских каналов. Вообще куратор любил менять города. Ему явно нравилась эта планета и её жители, и он, по-моему, желал оставить в памяти как можно больше деталей их быта и обычаев.

Когда я дошел в отчете о встрече с Анной и скопировал наш разговор, с интонациями и паузами, куратор сделался серьезным.

- Так и сказала, что грядут перемены? - переспросил он, черкая символы на бумаге.- Очень интересно. Давно такого не слышал. Ну, да не важно,- продолжал он через мгновение, что-то сопоставив и сравнив в памяти. - Обыкновенная болтовня молодого исполнителя, ощутившего свои расширившиеся возможности. Вообще их сейчас форматируют, действительно, не так, как например нас с тобой. Другое время, технологии другие, более серьезная очистка материала. Все меняется. Да и в верхах на самом деле что-то происходит, нам неведомое, какое-то движение, поток, начинает формироваться, коалиции образовываются, группы, группки. Силовики опять же руки потирают, то уничтожить, это стереть. Средств и возможностей не учитывают. Энергия иссякает. Верховный то отходит от дел, то наоборот развивает бурную деятельность, общее руководство почти заброшено. Хотя такое время я помню. Хаос всегда перед переменами. Видели, знаем. Может, она и права, твоя Анна.

Мы помолчали, устоявшаяся тишина старого дома окружала нас.

- Она появилась у нас по рекомендации одного ,э,э, моего начальника. Не так давно, но он ей был очень доволен.- продолжал куратор, набивая трубку с длинным чубуком темными полосками табака.- Пока ходит на встречи в основном в Москве, собирает контейнеры, сортирует их. Вот эти два,- он ткнул дымящееся трубкой в серые коробочки, принесенные Анной, очень ценные, давно таких не было.

Куратор задумался, окутанный пеленой дыма, слоями растекающегося по комнате.

- Все-таки, плохо быть материализованным. Курить хочу, а вкуса и запаха табака почти не ощущаю. Намеки только. Кажется, вот сейчас затянусь на полную, и будет хорошо. Затягиваюсь. Ну и что? Еле заметный запах горелой листвы. Так же с алкоголем. А тебя как с этим делом?

- А никак. Вкуса вообще не чувствую, запах только в виде предположения. А вот Анна, та говорила, что ощущает, и с удовольствием принимала пищу. При мне.

- А ты завидовал, да?

- Нет. Я давно забыл, что такое завидовать,а она такая же, как мы. Да ведь вы за нами наблюдали, как мне казалось.

- Ну, дорогой, наблюдал - не наблюдал, ты про это не задумывайся. Делай своё дело потихоньку, как у тебя обычно проходит и все. Ты же у нас в первых рядах маршируешь. Исполнителей много, но много и глупостей всяческих делается. Ты вот на этот контейнер обращал внимание?- кивнул куратор подбородком на мой, который из-под дивана.- Очень загадочная вещь. Требуют его по всем верхам. Что в нем, могу только догадываться. А тебе не интересно? Вижу, что нет,- взгрустнул куратор,- ну, да ничего, потом когда-нибудь узнаешь.

Мы долго молчали. Куратор продолжал сосать прогоревшую трубку,притушил свет, а я смотрел в темное пустое окно, на далекие звезды. Ночь на редкость стояла чистой, ни луны, ни облаков.

Отдохнуть бы не мешало. В памяти всплыла моя избушка в Алмазном, девять венцов по бокам, одиннадцать по торцам, печка, полная жара, густое тепло; выходил на улицу ночью, запрокидывал голову и смотрел в бесконечность, любуясь ночным небом. Отыскивал Полярную звезду, - там север. А там юг. Там дом. А собака - вот она, под нарами, на соломе, телятиной раскинулась - жарко.

Нет ни собаки, ни дома, ни избушки. И меня почти нет.