I am... Глава 7

Алексей Печкуренко

Ночь пахла сыростью и гнилью прелых растений. Деревья, старого леса, напитанные влагой, склонили ветви над дорогой гигантской аркой, только крики маленьких обезьян в верхних ярусах зелени и неровность твердой почвы под колесами подсказывали мне, что я еще не сбился с пути. Дорога тянулась вдоль реки и шум воды на перекатах с редкими криками ночных рыб и воплями птиц, ловящих неосторожно высунувших голову из воды, не давали мне заснуть под мерное урчание мотора. Света не было. Лампочки в фарах перегорели еще вчера, а в тех местах откуда я ехал, вернее полз почти на ощупь, магазины и бензозаправки не предусматривались системой, и если бы не моя , еще не полностью убитая временем способность видеть в темноте, я бы уже давно остановился на ночлег. Но оставаться в сыром лесу, у хилого дымного костра, в то время как до теплого дома оставалось совсем не много, не хотелось, и я внимательно вглядывался в все-таки более светлую, чем окружающий мрак, полосу дороги, боясь пропустить свороток налево, после большого серого камня, лежащего тут с незапамятных времен.

На правом сидении машины темнел металлом автомат с полным магазином патронов, каменные медведи уже появлялись в этом лесу, прокрадываясь из далеких ущелий.

Деревья расступились и я увидал камень, все-таки хороший ориентир, заметный, даже в такую ночь, как эта черная дыра. Можно сказать, что я устал, можно и не говорить. Наша усталость несколько другого типа. Четыре дня работы на дальней ферме по прополке тремадоги вместе с работниками и ремонт комбайна для её уборки, давали о себе знать. Требовался небольшой отдых в мягком кресле у телевизора и горящего камина. Ещё кофе. Мы его поначалу выращивали очень долго на дальних островах Большого океана, пытаясь добиться привычных сочетаний вкуса и аромата, и он обладал крепким запахом и густым темно-коричневым настоем бобов, по форме и размерам совсем не похожих на те, которые я молол когда-то в другой жизни... Я представил, как делаю первый глоток чёрного горячего напитка, и невольно проглотил слюну.

Анна, конечно, уже спала, как обычно повернувшись на правый бок на кровати, стоящей у открытого зимой и летом окна, затянутой мелкой сеткой. Её способность спать при любых температурах, сначала восхищала меня, а потом иногда раздражала, и при особо неприятных погодных условиях, я уходил досыпать в другую комнату к мирно сопящим детям, и укладывался на хорошо выделанной шкуре каменного медведя, убитого мною несколько лет назад, а теперь лежащей на полу вместо ковра.

А может и не спит, может ждёт меня, перечитывая толстые книги, доставленные ей одной из последних экспедиций, а может смотрит новый фильм, доставленный со второго материка, где условия для жизни были гораздо лучше, чем у нас, и россыпь мигающих ночных огней многочисленных городов и посёлков хорошо отмечала его ночные контуры, видимые с большой высоты при редких инспекционных облётах нашей земли.

Большая плакучая ива проплыла в темноте, почти прикоснувшись к кузову машины, и сразу свет жёлтого окна на первом этаже и лай собаки, так я называл то, что получилось, подсказали мне, что Анна не спала и ждала меня. Массивный каменный дом с башнями и тремя этажами высился в темноте слабым рисунком, обещая близкий отдых, горячую воду душа и небольшой, периодов на пять сон на чистой постели. При закрытом окне.

Анна стояла на крыльце молча, я и видел, и угадывал её силуэт.

- Брось машину тут до утра, ничего её не сделается,- услышал я голос Анны. – Собак покараулит, а ворота за тобой уже закрылись. Разгрузим завтра. Она обняла меня и поцеловала в левую половину бороды. Она всегда туда целовала, и сколько я не просил объяснить – почему, всегда отшучивалась и отмахивалась. Только один раз мельком заметила, что у них там, где она раньше жила, было так принято. Я привык к этому ежевечернему ритуалу и уже воспринимал его, как должное.

- Как ты долго, -говорила Анна, закрывая за нами входную дверь. Она опять прильнула ко мне, вглядываясь огромными зрачками в бородатое, не слишком чистое лицо, - как я соскучилась и беспокоилась. Я все представляла, что опять медведи пришли организованно и вам там очень трудно. Потом проверяю пространство, оказывается, что все в порядке, ноги твои из-под комбайна торчат, ключи и гайки гремят, солнышко светит. Но все равно- страшно.

- Ну, страшно всем было, даже я беспокойство ощущал. Они там где-то рядом ходят к нам присматриваются, я их почти видел, но смутно, они , по моему, защиту умеют ставить от нашего внедрения. Да собаки беспокоились, птицы грах скрипели в лесу. В лес я не ходил,- предвосхитил я вопрос Анны,- да и ты ведь знаешь это.

Я уже помылся и обтирался большим полотенцем, доставленным с нашей дальней планеты, сотканным из мелких волокон глубинных тамошних водорослей. Давно мы там не были. А отпуска пока и не предвидится. Вообще его не было с момента прибытия сюда. Так, один раз, по отчётным делам, были в той части пространства и я даже расстроился. Планету мою наконец застроили, заселили, открыли там курортную зону для отдыхающих. Немного жалко, но стало, конечно, веселее. Магазинов разнопланетных куча, что особенно радовало Анну.

Она проводила пальцем по многочисленным шрамам на моем теле. Шрамы пустяковые, случайные, хоть и выглядят так, будто я дрался с медведем в рукопашной, но большинство из них получены при случайных, житейских обстоятельствах, и я всегда отшучиваюсь и не говорю ничего, как бы Анна не выспрашивала. Пусть думает, что я великий охотник, и представляет себе мои стычки со зверьём, вышедшим из-под контроля.

- Как дети?

- Да все хорошо, вчера привезла из школы на выходные, завтра отвезу их обратно. Каникулы скоро, а оценки ещё не те , какими можно гордиться.

- Ну, это с одной стороны и хорошо. Нам работники на тремадоге нужны, лето прожарятся на солнышке, а к осени поймут, что к чему.

- Ты каждый год говоришь одно и тоже, - возразила Анна,- а каникулы у них проходят в зоне отдыха, уже восьмой период будет. Так все и будет тянуться, до окончания школы.

Я отставил пустую кружку, бросил в рот сухарик. Спать хочу.

- Успеешь, - сказал Анна.- Я тебя сколько не видала, а он "спать хочу"… Не честно.

- Я старый больной человек, мне уже почти шестьдесят здешних периодов, ни на что не годный мужичонка. Устал, ехал долго, а тут спать не дают. Почему так?

- А потому, что кончается на "у",- засмеялась Анна, вытирая жёлтым полотенцем посуду.- Знаем мы таких старых и больных, только отпусти в свободный полет, сразу куда и старость девается и болезни. Пойдём спать, постель давно тебя ждёт.

Утром я открыл глаза от щебетания птиц, лёжа на кровати Анны, один, у открытого как всегда окна. Зелень окружающего дом леса сверкала и переливалась тёмными пятнами на солнце, промытая мощными, ночными дождями. Косые лучи ещё не жаркого солнца жёлтыми столбами падали в редкие промежутки между ветвями, меняя свою форму при порывах прохладного ветерка и покачиваясь вместе с лесом.

Пёстрые хохлатые местные сойки то и дело снимались с близлежащих деревьев и воровали остатки завтрака собаки, которая на каждое нашествие молча скалила треугольные зубы, но не делала никаких попыток поднять голову с травы и открыть глаза.

Прицеп уже был разгружен и старший возился с мотором машины, протирая большими листьями местных лопухов выступающие части мотора. С кухни доносился звон посуды и негромкий разговор Анны с младшей. Доносились вкусные запахи. Я их постепенно научился различать, так же как и вкус пищи.

- Ну что, двоечники,- начал я когда все уселись за стол,- тремадога ждёт вас.

Дети заулыбались. – Конечно! Но только после того, как вернёмся с отдыха. Нам учёбу сократили на половину маленького периода в связи с ремонтом подъездной дороги. – Младшая радовалась искренне.

Иван промолчал, взял со стола пучок холбы, вечнозелёного лесного чеснока и начал хрустеть белыми глянцевыми ножками,-он уже почти взрослый парень, рос молчуном, но очень обстоятельным и аккуратным. Его половое созревание проходило согласно временного регламента, разбитого по его периодам старшим куратором, у которого я в свое время выцыганил этих двух детей для воспитания. До сих пор помню, как засветились глаза Анны, когда я одним прекрасным зимним вечером, молча поставил на стол маленький контейнер. Она его выпрашивала много периодов и наконец дождалась. Детей она слепила по своему разумению, я в это дело не лез, зная, что у женщины больше шансов сделать все нужное, связанное с детворой, аккуратно и взвешенно.

Ребята не знали своего прошлого, обрывки былых, не их, а тех, кто ушёл, воспоминаний, стёрты из памяти и они искренне считали нас своими родителями. Со временем Иван и Меркес узнают правду, но к тому периоду созревшая психика не пострадает от такого знания. Многие из кураторов имели приёмных детей, воспитывали их, и расставались навсегда, переводя своих воспитанников в дальние уголки вселенной, когда приходило время. Естественно, вылепляя им другое прошлое . Появилась даже особая служба по планетарному распределению воспитанников, и работала она последнее время все более напряжённо.

Воспитанники кураторов становились обычно проводниками необходимых тенденций в обществе, где они жили, а после ухода из жизни, их субстанция формировалась на другом уровне нашего мира, для тех же целей, продолжая начатое многими периодами ранее.

- Как медведи, - спросил Иван, допивая кружку растительного молока,- ни одного не видел?

- Если бы папа увидал медведя, то мы бы сегодня уже ели мясо, - сказала Меркес.

- Папа уже не тот охотник,- ответил я,- глаз не тот, сила не та. Время не то…

- И место не то, - добавила Анна, разливая себе и мне кофе из кофейника.

- Да, и место,- сказал я, - видели бы вы меня молодым, я тогда в другом месте жил, охотился.

- Охотился? – спросила Маркес, тараща глаза, - было время, ты занимался исключительно охотой?

- Ну, не исключительно, скажем, однако стабильная прибавка к семейному бюджету существовала постоянно. Я ведь из года в год жил в тайге по полтора, два месяца, капканы ставил, зверя стрелял.

Дети переглянулись.

- Тай-га,- сказала по слогам Меркес, прислушиваясь к звучанию не знакомых слов,- ме-сец, - протянула она на распев.

- Не месец, а месяц,- сказала Анна, - так называлось в той стране некоторое количество периодов, потом его отменили. А тайга- это большой бескрайний лес, засыпаемый зимой снегом.

- Ты жил на большом материке, да?- Меркес продолжала таращить глаза,- в то время, когда там почти никого не было?

Я на мгновение задумался. Как им объяснить, то, что рано или поздно придется объяснять, стирая за тем их память. Но Анна пришла на помощь гораздо быстрее, чем я сформулировал ответ.

- Папа находился в секретной экспедиции в центральных районах большого материка. Там ведь и сейчас людей почти нет, а тогда вообще дичь стояла ужасная, горы, ущелья, зверье, почти не изученное и постоянная зима. Там все время холодно, даже в наше время.. Это все происходило очень давно, и не надо подружкам и друзьям рассказывать, папу могут наказать…

- А, знаю, - протянул Иван,- мы недавно все это по истории проходили, но ведь первые экспедиции были несколько сот периодов назад, а ты явно не тянешь на такой возраст.

- Тебе же говорят, что экспедиция секретная, и про неё просто не может ничего в учебнике истории быть написанным,- пришла на помощь Меркес.

Дети начали спорить, иногда переходя на аганазейский, что не мешало нам с Анной внимательно следить за хитросплетениями их мыслей. Мы посмотрели друг на друга. И история этой планеты, и география созданы нами, - история почти полностью придумана Анной, и большая часть географии ею же. На меня и товарищей оставалось только материальное воплощение её фантазий, что я и делал с командой, создавая развалины древних городов, оставляя археологические артефакты и формируя охотничьи уголки, как говорится - для души.

Одной из самых сложных задач для нас оставалось и есть подгонка углеродного полураспада, для определения времени существования находки местными археологами, коих так же мы и выпестовали.

Все мыслящее на этой планете и на массе других, число которых безмерно, жило ложным прошлым. Не многие планеты, одной из которых была моя Земля, могли похвастаться почти честной своей историей, и то я в этом иногда сомневаюсь, после какого-нибудь особо удачного нашего трюка с географией, вроде взрыва вулкана и уничтожением пеплом небольшого городка, коего вовсе никогда не было. Каждый живущий имел своё прошлое, имел своих предков, имел их фотографии, бумаги из органов досмотра за населением, но они не знали, что представляют собой первой поколение популяции, ещё не давшее полноценного потомства. Сказать кому, что ещё несколько периодов назад, он был простым атомарным набором, притащенным сюда из немыслимой вселенской глубины, так примут за сумасшедшего, на лечение могут загнать. Сказать кому, местному, что все стоящее на этой планете и города и дороги, и заводы и коммуникации, а так же кладбища и крематории, различные религии и ученья, книги, теле- и кинофильмы и все, все окружающее созданы горсткой существующих в своё время в зоне пустоты, в очень ограниченный срок, так только рукой махнёт, плюнет и косо посмотрит.

А ведь действительно, все мои соратники до сих пор продолжали незаметно шлифовать сделанное, приводя этот мир к тем критериям, который удовлетворяли меня. И, наверное, самое главное, Анну.

По крайней мере, до сих пор никаких замечаний, нам от куратора не поступало, но это также ни о чем не говорит. Не поступало, да и не поступало, потом в один прекрасный момент поступит. В виде команды для зачистки с большим количеством контейнеров. Жаль будет, конечно, труда и всей созданной красоты, но такую возможность развития событий не надо упускать, к ней необходимо привыкнуть, даже вжиться в такую вероятность, и если она все-таки прийдёт, то это не будет ужасающей неожиданностью.

Завтрак окончился, и я с детьми сидели на лавочке у главного входа, греясь на солнышке. Период дождей заканчивался, редкие серые клочья облаков на насыщенно синем фоне быстро проплывали над нами, убегая за высокую сопку на юге. Гранитный высокий забор, окружающий дом, с вмурованными в гребень его острыми кованными наконечниками, на фоне шелестящей зелени леса высыхал и постепенно становился из почти чёрного бледно-серым, каким ему и положено быть. Этот забор я с командой поставил за несколько коротких периодов, убирая гравитацию при доставке сюда каменных голышей, следов нами же сделанного ледникового периода, потом я менял структуру камня, делил его на части, создавая то количество строительного материала, которое требовалось. Забор и дом вышли красивыми, массивными, напоминая мне старинные дома Старого света.

Подошёл собак, звали его Мэр, но на имя он никогда не реагировал, предпочитая являться тогда, когда хотел или когда видел что-нибудь вкусненькое в руках у хозяина. Ещё он подбегал, читая мои простые мысли, когда я мысленно звал его, но этим славятся все собаки и им подобные существа.

Большую часть дня Мэр спал, или в каменной будке, или валяясь на травке, а ночами исправно регулярно оббегал территорию, семафоря красными глазами и искрами светящихся местами колючек. При форматировании этого существа привычной для меня шерсти не получилось, выросло что-то напоминающее иглы земного дикобраза, но только они удлинялись при опасности, и могли наносить серьёзные ранения.

Каменных медведей Мэр не боялся, здорово помогая на охоте, а после удачного выстрела самозабвенно рвал жёсткую шкуру с угловатых тяжёлых туш.

Мы сидели молча, каждый думая о своём. Дети размышляли о каникулах, в мыслях Ивана пробегало желание попроситься со мной на охоту, но он ещё оценивал это, взвешивая все за и против. Меркес вспоминала подружек, с которыми она встретится завтра в школе, и представляла себе новое платье, в котором она пойдёт на выпускной вечер. Мэр просто лежал, его кусала блоха, но почесаться лапой лень. Я ему помог, осторожно поскрёб шкуру, стараясь не уколоться. Мэр приоткрыл левый глаз и снова закрыл его. Благодарил, можно сказать, демонстрируя своё собачье благородство.

- Папа, расскажи что-нибудь про медведей, откуда они взялись, ведь раньше их здесь не было, во всех книгах так написано,- попросил Иван, в нем постепенно вырастал охотник.

- А что рассказывать. Видите вот этот забор, - махнул я рукой в сторону каменной стены и сверкающей зелени леса за ним,- еще недавно, до вашего появления на свет, -я всегда старательно избегал слова рождение, - этот забор был совсем не нужен. А теперь без него просто нельзя. Медведи недалеко.

Первый раз я встретил ЭТО зимой, в ущелье, далеко отсюда, на Большом материке, когда я материализовался для детального осмотра местности. Сыпал мелкий колючий снежок, то закрывая от меня панораму близких ломаных скал, то почти прекращаясь и открывая контуры большого вулкана вдалеке. Погода стояла мерзкая, для любых дел непригодная. Я уже было хотел, опять уйти в пустоту, когда один из угловатых обломков корявой осыпи, шевельнулся и, стряхивая снег с поверхности, молча направился в мою сторону. Это большое животное явно не имело дружественных намерений. Мы таких не создавали прежде, и нигде подобного я не видал. Камень, не камень, живое, не живое. Не поймёшь. Изменений энергетического поля я не ощущал, существо или не мыслило вообще, или структура его нам просто неизвестна и эти программы мы читать не можем. Ни ясно видимой головы, ни туловища, ни лап. Бесформенная глыба, но двигается как живая, с сугробами снега по верху, которые сыпались белыми струйками при каждом движении. За глыбой тянулась глубокая снежная борозда. Камень и камень, только передвигающийся целенаправленно и угрюмо. Я ушёл в пустоту и попытался войти в эту глыбу, но попытка оказалась безуспешной. Существо не открывалось, и структура его внешне оставалась прежней, обыкновенный гранит, такой же, как и на земле.

Я оставался на месте, пустотой, не двигаясь и пытаясь взломать его защиту , и чуть не поплатился за это. Когда он приблизился к моим границам почти вплотную, я ощутил, что мою бессодержательность с силой, закручивая воронкой, пытаются втянуть в структуру гранита. Страха я не ощущал, это чувство прочно забытое до сих пор не проснулось во мне.

Мне с трудом удалось оторваться от камня, подняться вверх, зависнуть над ним. Но скала начала менять свою форму, вытягиваясь в виде бугорчатого ствола дерева и быстро вырастая, опять приблизилась ко мне, хотя я поднялся ещё выше. Камень это не остановило, он делался все тоньше и тоньше, поднимаясь в рваное небо. Порывы ветра начали раскачивать его, длинный каменный палец с противным намёком на маленький кривой и жадный рот, сначала описывал торцовой частью круги в пространстве, немного не дотягиваясь до моих невидимых границ, потом амплитуда его движений увеличилась, эллипсы, описываемые каменным столбом, становились все больше и больше, и наконец, изогнувшись немыслимым образом, каменная стела разломилась на части и упала вниз, рассыпавшись на мелкие осколки, сразу утонувшие в глубоком снегу.

Осколок гранита лежал на моей материализованной ладони, не шевелясь, крупинки снега, падая на него, таяли, он явно был теплым. И казался живым, переливаясь в тусклом свете серого неба крупнозернистым изломом.

Уже много позже передав осколок на центральную базу, я получил ответ, что это одна из форм жизни, видимо получившаяся в результате побочных процессов, не контролируемых нами при воссоздании живой материи. Мне тогда показалось странным, что руководство не высказало особенного беспокойства, так – общие фразы об осторожности, о точном выполнении инструкций. В конце сообщения стояла рекомендация отстреливать этих существ, которые я назвал каменными медведями, из обычного стрелкового оружия специальными патронами. Что мы успешно и делали все время, но медведей меньше не становилось. Это был единственный случай, когда камень не менял свою структуру, оставаясь камнем и после смерти.

Это уже позже, после отстрела и ухода в наш мир камни трансформировались в мёртвых животных, действительно похожими на медведей, с легко снимаемой нетолстой, почти гладкой шкурой и вкусным темно-коричневым мясом. С анатомией, несколько своеобразной, но не сильно необычной. Если рассматривать субстанцию, остающуюся после них, то она представляла собой простой набор атомов, ничем не примечательный, из которого можно воссоздать что угодно, от мыслящего двуногого до вьючного животного, от растения и до гниющей лесной колоды.

Все это я рассказал детям, убирая несущественные детали.

- Папа, а тебе их не жалко?, -спросила Меркес, пряча глаза.

- Это охота, дочка. Медведь у себя дома, он лучше приспособлен к жизни, слух, обоняние у него замечательные, он должен меня видеть и ощущать задолго до моего приближения, а если он меня подпустил, то значит он болен или просто неполноценный и мой выстрел для него является благоденствием. Да и вообще,- я сделал паузу, стараясь подобрать слова, - они очень агрессивные. Несколько десятков жителей погибли при схватках с ними. Причем, тел их так и не нашли. Только обрывки одежды, да пятна крови. Я думаю, что вот Иван чуть подрастет и ближе к зиме поедем с ним тремадогу охранять. Медведи её любят и вытаптывают поля беспощадно.

На этом наш разговор окончился. Дети убежали по своим делам, собак уже давно спал у моих ног, изредка отгоняя ухом большую желтую муху с синими крыльями.

- Ну и что грустишь?- Анна незаметно подошла и взъерошила мне волосы. – Что задумался? Все хорошо, солнышко светит, собак лежит...

Она уселась рядом, тщательно расправив юбку.

- Мы с тобой давно не проверяли дальние поселения, в горах. Вил сообщает, что все в порядке, но что-то мне не нравится. Ощущение, что он или не договаривает, или хочет сказать большее, а ему не дают. Мы ведь там почти весной были. Период достаточно большой. Я думаю, там королевство создавать надо, без государственности все может пойти не в ту сторону.

Я молчал, прислушиваясь к тембру её постоянно меняющегося голоса, голоса, который я узнал бы из тысячи других голосов.

- Не льсти себе. – Рассмеялась Анна. – Держу пари, что уже на первом десятке ошибся бы.

Я, наверное, любил эту женщину, да почему наверное, просто любил, еще больше привык, скучал без неё, когда бывал в командировках, и хотя наши мысли переплетались даже на расстоянии, физическое присутствие её рядом со мною было более приятным. Я слишком долго, в свое время, находился в ледяном одиночестве и пустоте.

Вот и сейчас я ощутил ответный прилив нежности. Анна придвинулась еще ближе и положила руку мне на колено. И хотя она думала обо мне, но пыталась говорить о другом, не существенном.

Мы не признавались другу в своих чувствах, да и разве можно это назвать чувствами, хотя я и проводил много периодов в материализованном состоянии, но хорошо помнил, что я из себя представляю.

- Ну вот, опять ты за своё. Что ты так боишься признаться себе, что ты - это ты, настоящий живой, только с другими возможностями и несколько другим обменом веществ.

Анна уже не улыбалась. Она сидела вполоборота ко мне, отслеживая мои мысли и изредка вставляя свои куски представлений и воспоминаний в процесс. Наш разговор то был безмолвным, то мы его озвучивали, происходило это почти непроизвольно, как самим собой разумеющееся.

- И я тебя люблю, и ты меня любишь. Ты ведь помнишь эти ощущения?

Кто это сказал, я или она? Но разве имеет значение, главное сказано, сказано первый раз, пусть и не открывая рта, не гоняя по атмосфере звуковые волны. Неужели у нас восстанавливается полностью восприятие мира?

- Какой ты бываешь временами глупый, но не глупый, а скажем, не наблюдательный! Ты давно понял, что у тебя есть вкус, ты ощущаешь запахи, у тебя идут в старом режиме почти все физиологические процессы, это ведь о чем то говорит? Разве ты этого не оценивал?

- Я боялся спугнуть фарт,- ответил я непроизвольно,- фарт надвигающихся перемен, фарт добычи.

- А я не добыча, и почему не добыча, скорее добыча, ты меня поймал тогда в Москве в свой капкан. Ведь у меня и в той жизни не было близкого человека, я ушла от своих очень молодой. И я хочу быть твоей добычей, большого и сильного охотника, который не боится каменных медведей и поющих рыб.

Анна сказала это твёрдо, прижимаясь губами к моему уху, а потом поцеловала меня в тот кусок бороды, который был предназначен для поцелуев.

- Вот и все. Пойдём в дом, становится жарко.

Действительно солнце стояло почти в зените и Мэр давно уже отлёживался в тени забора. Лёгкий ветерок приносил аромат цветущего леса, мокрый запах текущей широкой Реки. У меня закидушки в ней кисли давненько, я их наживлял на больших, как мы их называли, скорпионов. Членистоногих, похожих на земных, но без жала на хвосте и яда, безвредных созданий. Анна очень любила рыбу, и уловив мои мысли даже подпрыгнула от удовольствия.

- Конечно, сходи, возьми с собой детей.

- Нет, я пойду один не считая собаки и автомата.

- Автомата? Ты что-то ощущаешь?

- Да нет. Ничего особенного, обычная предосторожность, уже привык ходить везде с ним. Как продолжение меня самого. Ну и если рыба большая будет, пристрелю её.

- Будь осторожен.- сказала Анна, прикасаясь кончиками пальцев к прикладу автомата, висевшего у меня за спиной.

Река двигалась живым полотном, заворачивая воду, вскипая у подводных коряг и камней. Желтоватая пена и множество зеленых веток прибрежных деревьев, сбитых ночным ветром, проносилось мимо меня. Мутная, коричневая вода прибывала. Где-то в верховьях прошли ливневые дожди. Вот почему ночью орали птицы грах, в большую воду поющие рыбы подходят к поверхности, а иногда и лежали на колеблющемся зеркале воды головой к течению, широко открыв рот и фильтруя мутную воду, выбирая из ней пригодное для пищи. Наподобие земных китов, только тут пища сама попадала в желудок.

Эти рыбы также появились вроде сами собой, мы в то время ещё не открыли контейнер с содержимым вод, а они уже пели ночами под звёздным небом. Ещё одна загадка созидания. Начальство на этот факт не обратило внимания, да и мы не особо удивлялись. Живёт рыба, ну и пусть себе живёт, никому не мешает. Иногда и на сковородку попадает. Рыба очень вкусная с красноватым почти бескостным мясом, с гладкой, как у налима, скользкой кожей. Достигала приличных размеров, иногда чтобы её вытащить из воды требовалась помощь трактора или машины. Такую рыбу птица грах не ловила, такая рыба сама не прочь полакомиться летающей ночной тенью, оставляя после себя бесформенный комок перьев и пуха на поверхности.

Я сидел на коряге в небольшом прогале прибрежных кустов, давно мной облюбованным. Лишние ветки, мешавшие обзору, за несколько визитов я обломал, закидушка из тонкого стального тросика привязана к стволу старого тальника, уходила в глубину медленно вращающегося у берега бездонного омута. Ну, не тальника, а очень похожего на него дерева. Только с тяжёлой и плотной древесиной, которая чаще тонула, чем плавала, когда попадала в воду.

Сегодня тросик от натяжения звенел, рассекая воду острым лезвием. Я не торопился к нему прикасаться. Если что и попалось, то никуда не денется. Меня завораживала картина убегающего вправо неостановимого потока.

Может, ничего существенного там и нет, вполне могло приволочь течением тяжёлый корч и сейчас он в глубине мутного потока мотыляется на кованом большом крючке. А может и рыба, очень большая и сильная. Я мог заглянуть в глубину удовлетворяя своё любопытство, но вся прелесть рыбалки немедленно исчезает и я никогда не делал этого. Я оттягивал удовольствие. Автомат стоял рядом у ствола тальника. Мэр не ложился на влажную землю, а стоял позади меня, опустив хвост, внимательно наблюдая за струями. Ему все это не нравилось, да он всегда у воды вёл себя беспокойно.

Я осторожно потянул за тросик, ожидая сильного сопротивления, но на удивление он пошёл довольно легко. Что-то находилось на том конце его, что-то ощущалось, в виде слабых подёргиваний и уходов вверх и вниз, но если это рыба то небольшая, а если корч, то не огромных размеров. Я выбирал трос, аккуратно складывая его кольцами у своих ног, скоро должен появиться крючок.

Он и появился. Но не с тем, что ожидал я.