Распадок Глава 6

Алексей Печкуренко

Ночь прошла почти спокойно. Печка вмещала столько дров, что одной закладки хватило почти на всю тягучую ноябрьскую ночь. Вставал только пару тройку раз, чтобы поправить поленья на углях, подкинуть прелых чурок и плотнее прикрыть топку куском жести. Под утро похолодало, я открываю глаза, когда красноватые угольки в печке были уже прикрыты серой золой. Стенки железа, но ощупь чуть слышно отдают тепло. Целлофан на двери покрывает ночную темноту, но я чувствую, что еще немного и рассвет придет. Это же самое говорят мне и часы. 6 часов 15 минут. Я хорошо выспался, отдохнул, голова не болит, только подсохшая ссадина напоминает мне о вчерашнем происшествии.

Ночью меня один раз разбудил волчий вой. Кто его не слышал, тот не поймет всей прелести этих звуков. Видимо стая волков бежала гребнями хребтов окружающих распадок, но бежала не так, как в кино показывают, стаей, а как они передвигаются на своей охоте реально. Волки как бы прочесывают местность, пробегая один там, другой левее, третий ниже и так далее; чем больше будет проверена площадь, тем больше шансы на добычу. Вой начинается с низкой ноты, поднимается вверх, тянется невообразимо долго на одном уровне, и заканчивается более низкой короткой нотой, похожей на всхлип. Через несколько секунд, откуда то издалека, но все равно чувствуется, что это все в одном месте, доносится ответ, он может быть короче или длинней, не важно; тут же присоединяется третий подголосок, потом четвертый, и так минут пять-шесть и все в разных местах. Волки переговариваются между собой, это точно, и переговариваются активно. В звуках слышны различные модуляции, при желании можно и услышать эмоции, радость, гнев, раздражение. Потом разговоры волков смолкают, и лишь минут через пять доносится далекий отголосок из-за хребта, больше похожий на эхо. Они ушли прочь, проверять другие комнаты своего дома.

С волками я встречался не часто, может раз 7-8 за всю свою охотничью жизнь мне посчастливилось видеть волков в природе, один раз удалось убить, и то можно сказать, случайно. Он в тот момент, в падающей простыне мокрого снега, хотел прикончить мою Чару на лесной дороге, бежал рядом с ней, улыбался, это у волка пригнак агрессии, а Чара скакала поджав хвост, полусогнувшись с оскаленной мордой. Они вывернулись мне навстречу из-за поворота. Чара встретилась с ним внезапно и рандеву для неё было бы последним. Волк уже успел хватануть собаку за бок, распоров как бритвой кожу. Внезапно, увидев меня на дороге, волк сел и уставился в мою сторону полуоткрыв пасть; Чара ощетинившись полустояла, полулежала рядом, волк был раза в два крупнее моей собаки. Снег падал сплошняком, скрадывая детали и предметы.

Пуля карабина попала волку в пасть и вышла на шее. Я года три носил мохнатый волчий малахай и был похож в нем на хунхуза, как говорила моя жена.

Лежа пытаюсь восстановить в памяти сон или бред, который был у меня после удара лесиной по голове. Ничего не получается. Вот имя Яков Наумович помню четко, капитан какой то был, по фамилии Раздобреев или Разфуреев, что-то такое. Еще монгол, собака, кровь на лице и на ноге. Осматриваю заголенную ногу, несколько свежих царапин, под корками, старые, знакомые мне шрамы - их у каждого полно. Детали сна или видений путаются, то вспоминаю синего таракана, то морковный чай с сахаром, обрывки разговоров. Мало ли снов мы забываем, не обращая на них никакого внимания. Может потом в памяти всплывет, толчок какой-нибудь нужен. А впрочем какой толчок? Что это нормально все? Спокойно спускаюсь в распадок где никто можно не бывал с незапамятных времен, а тут тебе и дом, чуть ли не жилой. В комнате действующая печка, с трубой, дрова заботливо приготовленные кем то сто лет назад, даже лампа с керосином тихонько на полку поставлена. Спи Володя, отдыхай, мы тебе мешать не будем. На баяне поиграем. Раздобреевы, Яковы Наумовичи, Рексы…. Да все что меня окружает несет налет неестественности. Бывают случайности в тайге, но не такой же степени. Ощущение неприятной заботливости, заботливости с тайным черным подсмыслом, ощущение злорадности происходящего и ощущения какой то гадости окружает мой топчан на котором я лежу. Баян почти смолк, но мне кажется, что за стенкой я ощущаю какое то легкое движение, или просто колебание воздуха, иногда поскрипывают то ли плахи пола, то ли это выросшее за эти годы дерево, трется о пристенок. Я не удивляюсь музыке, в таком месте это явно обычная деталь быта.

Совсем посветлел целлофан на двери, все более темнеют щели в плахах пола. Утро. Что бы там ни было, пора вставать, пить чай, перекусывать и думать, что делать дальше...

Осмотреть местность, конечно, необходимо, выяснить источник звука, напугавшего меня на вершине хребта, поискать в бараке ночного «баяниста», посмотреть следочки соболька, в ельнике и около него, вообще стать своим в распадке, чтобы следующий раз пришел и не разводил руками где и что. Да и склад моего характера близок к исследованию или дилетантскому изучению найденных старинных предметов. В свое время мне надо было идти в археологию. История была моим любимым предметом в школе, в всяческие старинные штучки вызывают у меня щенячий восторг. Моя жена не любит ездить со мной по большим городам, в нашей программе незаметно, возникает посещение местного музея. Кто видел женщину приехавшую на море и с интересом разглядывающую пыльные черепки в стеклянных витринах?

Помню, когда мы жили в Семипалатинске, там было такое урочище, на окраине города, "Красные пески" называлась. С востока на запад на несколько десятков километров протянулись множество песчаных дюн поросших редким, кривым сосняком, - вроде бы ничего необычного. Однако после сильных летних ветров, на красных песках появлялись целые группы любителей старины. Ветром переносило песок с места на место и на поверхности появлялись куски керамики, кремневые наконечники стрел, скребки для выделки шкур много другое не менее интересное. У меня дома долгое время стояла картонная коробка набитая всякими вещицами с красных песков, потом она исчезла при очередном переезде.

Если бы не мой папа, который очень любил походы в сосновый бор, и хорошо разбирался в раритетах, как их сейчас модно называть, артефактах, то я и до сих пор бы не знал, для чего существует кусочек кремня в виде стилизованного полукольца. Оказывается его удобно было брать в руку древней женщине и убирать мездру со шкуры. В песках находилась древняя стоянка наших предков.

Там же мы находили целые россыпи зеленых от времени гильз от нагана, иногда гильз от маузера или ТТ, - они ведь одинаковые. Папа говорил, что в свое время, в революцию, калмыковщину, после революции и особенно в багровые тридцатые годы в красных песках пачками расстреливовали, неугодных, горожан, пленных, вообще подозрительных. Много народа тогда бесследно сгинуло; там же и закапывали, благо песок - копать легко. Где эти молчаливые могилы, кто знает? Стреляли и белые и красные. Жестокость жила и расцветала буйным цветом в те времена невзирая на времена года.

В наше время на пески уже конечно не пускают, общество взрослеет и ему стыдно становится за свое прошлое. Молодое поколение совсем не разглядывает новую и новейшую историю, как машину времени, колесо которой может в любой момент повернуться вместе с тобой и остановиться в очень нехорошем месте, которое уже было здесь раньше. Тебе просто повезло и ты его в свое время случайно проехал верхом на колесе. Поколение смотрит, просто на прошлое, как на скучную пыльную сказку, не прикладывая те события ни к себе, ни к своим близким. Никто не ждет их повторения… Что такое простые даты в учебнике, да еще которые и учить необходимо и за которые двойки ставят.

На улице осенне-зимнее хмурое утро. Пахнет легоньким морозцем, небо затянуто редкими серыми тучками, с голубыми холодными просветами между ними. Непогода, явно не грозит, а солнышко покажется позже. Пушистое покрывало снега подмято только моими ночными следами, других нет, все в округе девственно белое. Ельник освободился от кухты, видимо ночью дул небольшой ветерок, и теперь его ярко-зеленое пятно на той стороне речушки зовет к себе. Слышен пересвист поползней, вдалеке барабанная дробь дятла. Все живет по заведенному утреннему кругу. Нет и Раздобреевых нет и Яков Наумовичей, монголов с собаками, баяниста…. Все это бред, пусть бредом и останется.

Через полчаса я стою у полуразрушенной сараюшки за бараком, две двери на той стороне его, что я видел ночью, так и светят чернотой, зазывая к себе. Зайдем и туда. Интересно ведь. Сараюшка почти завалилась, один угол уже разрушился, бревна вышли из пазов, часть торцами упирается в землю, часть висит в воздухе. Может, конечно и прихлопнуть, если что не так шевельнуть, а может и обойдется. Окно без рамы, дверной проем,- заходи товарищ, мы тебя давно ждем.

Заглядываю, пригнувшись в низкой двери. Сарай как сарай, для этого и строился. Через окно, дверь, щели в бревнах с давно вытасканными птичками мохом, полосами падало достаточно света, чтобы все окинуть одним взглядом. Груда зеленых ящиков военного образца длинных и коротких, беспорядочно валялась в дальнем углу, сугробчики пушистого снега нанесенного пургой, по ним арабская вязь мышиных следов. Запах прели и мокрого дерева…Ящики падают на землю с глухим стуком.

Часть ящиков содержит только промасленную плотную бумагу; в двух ящиках находятся какие-то металлические конусообразные детальки с мелкой резьбой с одной стороны и неясным клеймом завода изготовителя. Машинально сую одну из них в карман. В одном из ящиков журналы. Амбарные книги, серые, старые, много раз листанные, перелистанные и поэтому разбухшие. Моченные водой, сушимые временем, попорченные мышами. Лежат двумя стопками. На некоторых этикетки с надписями. Учет личного состава, книга учета оружия, боеприпасов, книга приказов и распоряжений. Этикетки писаны синими выцветшими чернилами, и мне приходится подносить их к окну, чтобы прочитать.

Очень интересная находка. Пару штук я возьму с собой до дому, а остальные хорошенько упакую в наиболее целый ящик; необходимо место поискать в ельнике, где достаточно сыро, и на лабазе попытаться спасти их от возможного весеннего пожара. Дождя можно не бояться, ящики сконструированы таким образом что дождевая вода в них практически не попадает. Я точно знаю, что сюда я уже вернусь, даже только ради этих бумаг. Найти в тайге почти действующий лагерь сталинских времен, удается не каждый день, я вообще не слышал, что существуют так хорошо сохранившиеся лагеря в нашей тайге. Да и вообще не слышал. На Дальнем Севере где-то может быть, мерзлота спасает, а у нас, дожди, пожары, быстро уничтожают то, что сделано человеком и брошено им без присмотра. И так же быстро свободное место зарастает сначала мелким березняком, потом елкой, потом всем остальным и становится простым участком гоного леса, ничем ни примечательным.

Я проглядываю очередной журнал, раздумывая, как все лучше сделать, стоя опять же у окна и вдруг краем глаза замечаю неясной движение при бараке напротив сараюшки. Именно краем глаза. Какое-то изменение светотени, окраски, формы. Мозг в тайге эти вещи отмечает и фиксирует молниеносно. Любое живое передвижение в тайге вызывает полусекундное оцепенение, пока мозг не оценит, что это, не оценит и просчитает степень опасности или пригодности для дела.

Я на миг замираю, и сразу отшатываюсь, судорожно сжав в руке журнал, мозг очень быстро просчитал увиденное. В черном дверном проеме стояли два человека в военной зеленой форме старого образца и мочились с высоты на снег, оставляя там свои желтые росписи. Правый был высокий и худой, у второго над ремнем с тусклой бляшкой выпирало круглое брюшко. За спиной у низкого болтался карабин с облезлым прикладом на брезентовом потрепанном ремне. Лица их остаются равнодушными серыми, свет на ни них почти не падает. Один застегивает ширинку поднимает голову смотрит на меня, мы на секунду встречаемся глазами, потом он поворачивает голову и что то говорит второму. Тот никак не среагировал, безлично мажет взглядом по сараюшке, поворачивается и поправляя пояс исчезает в темноте дверного проема, второй, длинный потягивается, соскребает с края порога снег и моет им руки, кидает снежок в сторону сараюшки, я невольно пригнулся. В мою сторону он поглядывал, как на пустое место, может уже и не видел моего лица. Однако я ошибаюсь. Когда длинный уходит, он внезапно поворачивается и погрозив мне пальцем руки, оскалившись и обнажив пустые десны; потом он делает жест ладонью у шеи, показывая как будет резать мне горло.

Мне кажется что и звук при этом какой-то раздается невнятный, не похожий ни на возглас ни на человеческую речь, что-то бормотнуло и все. Проем двери опять бархатно чернеет пустотой. Все произошло так быстро, что если бы не желтые разводы на снегу, я подумал бы, что это все мне показалось. Хотя в этом я и не уверен. Всё таки удар по голове даром не проходит..

Одна рука судорожно сжимала карабин, другая журнал. Меня бьет мелкая противная дрожь, как после удачного выстрела по медведю. Здесь не медведь, тут все гораздо хуже. Видимо крыша у меня поехала. А может и не поехала, беглым в этом распадке можно сто лет сидеть, питаться одним мяском, если оружие есть. А судя по подсумкам на поясах длинного и короткого, карабина у одного, оружие у них было. С другой стороны мне все могло и пригрезиться, ночь на новом месте, то, сё - я опять трогаю ссадину на голове. Короче, необходимо проверить барак, мне в этой сараюшке все время не просидеть, а вещи мои там, где я ночевал, а это, худо бедно, на другой стороне барака. Сейчас небольшое расстояние до угла барака, под черной жутью проема двери, казалось непреодолимым. Стрелять мне, дураку надо было, стрелять не раздумывая. Потом бы разобрались, кто есть кто.

Решение стрелять, меня сразу успокаивает, - задача ясна. Каждый профессиональный охотник может вспомнить несколько скользких случаев применения оружия. Про это не вспоминают, не рассказывают, но ЭТО было почти у всех долгое время проводящих в лесу. Если это отголоски моих снов и видений, то можно сказать, что их не существует. Если это живые, реальные люди, на которых они как то не очень походят, то после первых выстрелов – разберемся и все выясним. Если жив останусь. Терять мне нечего. Тот поляны кусок до угла барака я перебегу по белому полотну снега быстро, здесь всего несколько метров, а если за углом кто стоит? Пристрелю. Далее мне надо вдоль стены чертового барака к своей двери и внутрь, так же с карабином на изготовку, что там внутри? ведь я уже не знаю. Ну а потом белую простыню, раскинувшуюся на несколько сотен метров до противоположного склона мне не пройти, Если это беглые или какие то не такие как мы, то меня пристрелят через десяток шагов из любой щели между бревен, с упора. Стреляй куда хочешь, хоть бегущего, хоть ползущего, спасения не будет.

Значит делаем так, в свою комнату я не пойду, а с разбегу попытаюсь, под прикрытием полуразрушенного угла сараюхи, влететь в дверь, куда ушли эти двое и если они там, то уж дальше все по ситуации.

Через длинную извилитсую щель между двумя бревнами внимательно осматриваю подходы к двери. Всего с десяток метров. Следующий и последний проем еще метров через десять к дальнему углу барака. Дальше за бараком видна полуразвалившаяся вышка с качающимся на проволоке бочонком прожектора, там же столбы с остатками колючей проволоки. В отдалении спасительная зеленая стена ельника, но еще необходимо перескочить через русло речушки покрытое приснеженными валунами, а они очень скользкие, не дай Бог поскользнешься, мало не покажется. Да и все равно просто так я уйти не могу, без рюкзака, без топора. Мне безусловно придется это все делать. Что я сюда поперся? Говорил же Кречет…

Может все таки это глюки, но желтые дорожки на снегу весело подсказывают мне, что к глюкам они не относятся.

Вылетаю пригнувшись из двери сараюшки, по направлению к двери барака, ожидая длинного пламени выстрела в лицо, почти в упор, однако через секунду, другую я на пороге и вот уже за порогом. Со света ничего не вижу. Приглядываться некогда. Стреляю дуплетом в потолок, прижавшись спиной к стене рядом с дверью, белое пламя выстрелов на мгновение освещает помещение, - запах сгоревшего пороха и звон гильз. Больше ничего. Тишина. Не так темно как казалось с улицы, свет падает через частично разрушенную крышу, через узкие оконные прорези в бревнах над потолком, через щели в бревнах…На полу белые валики пушистого снега, но следов на них не заметно, хотя снеговые прослойки узки и прерывисты Пусто, никого нет, еще один дверной проем ведет дальше по длине барака, но там почти светло, видимо время не пощадило строение. Где эти двое? Там?

Осторожно обхожу комнату стараясь не попасть ногой в широкие проломы прогнивших плах пола. В магазине еще шесть патронов, один в стволе, итого семь. Я всегда заряжаю карабин не на полную десятку, на крепком морозе магазинная пружина может лопнуть. Пока мне этого хватит.

Внезапно я останавливаюсь. Луч солнца выползшего из-за хребта и упавшего через щель крыши на пол, проявил две цепочки легоньких следочков ведущих к следующей двери. Часть следочков пролегла по упавшему через щели снегу, часть угадывалась на толстом слое пыли, и мелкого мусора, трухи налетевшей из старых бревен стен. Следы легки, почти не заметны, скорее угадываются, а не видятся в неясной игре света, сквозняка и тени, но то что это следы тех двоих я и не сомневаюсь. В одном месте шедший приспоткнулся и несколько частиц снега слабо таят на солнечной полосе грязного пола оставляя испаряющиеся на глазах мокрые черные пятна. Эти двое проходили по этому полу и шли к той двери в которой уже играет и переливается плавленое золото солнечного цвета.

Внезапно, сначала еле слышно, заиграл баян, опять незнакомую для меня мелодию, звуки крепнут, суровеют, становятся громче, к ним присоединяется неясное пение, слова я не различаю, но песня суровая, мужская, в грубые голоса светлой лентой вплетается приятный высокий женский голос….

Я, как мне кажется бесшумно, если не считать страшного скрипа половиц под ногами, спиной к стене, периметром, так же крадусь к светлому прямоугольнику. Страх исчез, сейчас я опять на охоте, карабин привычно лежит в руках совершенно готовый к точному и смертельному выстрелу - при таком внутреннем напряжении промахов у меня никогда не бывает. Мне уже не хочется очутится подальше от этого темного места, мне уже хочется поближе посмотреть на тех, кто оставляет такие еле заметные следочки, их и следами не назовешь, мне хочется посмотреть на этот хор. Но петь с ними я явно не собираюсь.

Вон моя нога наступает на кучку снега и пожалуйста, грязный отпечаток подошвы олоча во все её красе, даже стежки дратвы видны. А следы этих двоих, там где они как бы видны, вернее угадываются, кажутся не следами, а смутным, зеркальным отражением чего то такого, что не имеет веса, ни точной формы; кажется что кто-то осторожно ползал по полу и дурачась сдувал лишний снег и мусор создавая цепочку слабых отпечатков.

Я не дошел до светлой двери несколько метров, когда внезапно музыка и пение смолкли, и очень громко в другой комнате заговорили два человека. Они говорят с волнением, перебивая друг друга. Один голос стар, с сипловатыми нотками, другой молодой, иногда с фальцета срывающийся на густой баритон. Слов я не разбираю, хоть и русский язык , но как то и не наш, ударения, промежутки между словами и предложениями, восклицания,- все сливается в одно бу-бу-бу. Потом немного тишины, я напряженно прислушиваюсь и в безмолвии четкий, медленный командный голос говорит:
- Пойдете за ним, при выходе на дорогу кончите. К трупу не подходить, ничего на память не брать. Лиходеев, ты останешься, полежишь на склоне с полчаса, вдруг кто из рыбачков с Ульбина заглянет. Если заглянет и увидит труп, так же кончить, и спрятать в кустах привалив корягами и камнями, до весны пролежит, а там медведи разберутся.

Небольшая пауза, слышно как зажигается спичка из двери потянул голубоватый дымок табака, но запаха его я не ощущаю. Чувствую что в той светлой комнате много народа, ощущается глухое шевеление тел,неясный говор,кокроткие смешки, но мне ни сколько не страшно, скорее даже весело, все стараюсь сдержать нервный смех. Лес, брошенный, полусгнивший барак, колючая проволока, баян, хор, люди не оставляющие следов, приказ убить меня, сам распадок, да все что со мной произошло за последние сутки, уже свели меня с ума, но в то же время я знаю, что опасность реальная, и если я хочу вернуться домой к своей благоверной, я должен действовать решительно, терять мне нечего…

Я вихрем влетаю в следующую комнату, по дороге спотыкаюсь об упавшую потолочную балку, качусь по полу пытаясь разглядеть окружающее, за это время я еще дважды успеваю нажать на спусковой крючок посылая пули в пространство, в небольшом помещении выстрелы бахают особенно громко и уверенно. Я уже на ногах , готовый уничтожить всех кого увижу. Но никого нет. Нет и баяна. На короткий миг мне приблазнилось мягкое серое мешковое шевеление в дальнем полутемном углу, показалось, что там мелькнула фигура подтянутого офицера с начищенными сапогами, почудилось, что появилось и исчезло несколько серых лиц обезображенных не симметрично падающей светотенью, сбитой в неприятный цементный конгломерат.

Не разбираюсь, что там и кто там, и от пояса, ведя дуло карабина полукругом быстро, почти автоматом, выпускаю в этот угол остальное, оставшееся у меня в магазине, одна из пуль выбивает из бревна длинную желтую щепку, которая падает на пол подняв облачко пыли… Все стихает. Из этой комнаты на улицу вела еще одна дверь, теперь она качается на ржавых, но почему то не скрипящих петлях, а в противоположной стене виднелся очередной дверной проем, не темный , но и не светлый; чувствовалось, что за ним самая последняя глухая барачная комната.

Внимательно оглядываюсь, и прислушиваюсь, на ощупь выдирая из карманов суконной куртки патроны и вдвигаю их в магазин, стараясь не перекосить очередную гильзу. Обоймы с патронами у меня в рюкзаке там, где я ночевал, я ведь вышел сараюшку посмотреть… Да я и в других ситуациях я предпочитаю заряжать карабин по одному патрону, так надежнее, хотя по скорости чуть медленнее…

Я понимаю, что если кто или что и есть то это в той комнате с серым полумраком, они только туда могли скользнуть вдоль стены, ведь видел же я что-то, и это что-то очень похоже на людей. Если это может двигаться, то это может быть и опасным, что немедленно подтвердилось вылетевшей из серой пелены гранатой, глухо ударившейся о пол, крутанувшейся на нем, так, что я успел разглядеть и вставленный белый детонатор, и крупный рубчик ананасного бока железяки тронутого ржавчиной. Граната провалилась в широкую щель пола, а я машинально прижался к стене ожидая взрыва, смерти, но события развивались так быстро, что описывать их в подробностях бессмысленно. Граната не взорвалась, хлопнул детонатор, прошло несколько томительных секунд, стояла мертвая тишина.

Серая дверь пропустила меня без задержки. Я ничего не боюсь, иду спокойно, уверенно, тут довольно светло, пахнет мышами. Через пару мгновений, вижу нескольких человек стоящих у противоположной стены и направивших на меня автоматы ППШ и карабины. Я не раздумывая выпускаю девять пуль в эту шеренгу; все они мягко , как куклы завалились на бок. Даже упавшее оружие не издало звука, лежало поблескивая потертым воронением на груде тел.

Посреди комнаты стоял тот самый стул из моего сна, видения, с резными, стилизованными под лапы льва ножками. Сажусь на его краешек, одновременно наблюдая за убитыми и в то же время набивая магазин патронами. Тихо. Слышу как под полом пробегает одинокая полевка, шурша травой. Пролетел ветерок, зашумел лапами недалекого ельника, скрипнули сухие сучья деревьев; вдалеке проорала ворона. Кстати первая, что слышу в распадке. Нет их на этом месте.

Ну вот похоже и все. На глюки граната и валявшееся на полу оружие явно не походили. Переведу дух, осмотрюсь, подумаю. Что мы имеем? У стены лежат убитые мною или не мною люди, в меня кидали гранату, я видел двух в военной форме выходивших из брака по надобности. Барак. Большой старый с анфиладой комнат расположенных цепочкой, часть комнат, по крайней мере та, где я ночевал, изолированы, остальные переходят друг в друга как отражение зеркал в плацкартном вагоне уменьшаясь и уходя в бесконечность. Судя по тому, что я прошел внутри барака, по расстоянию я уже должен быть в ельнике или у речки, ан нет, он и не думает кончаться. Я замечаю в противоположной стене еще одну дверь, она меньше предыдущих и покрашена коричневой ядовитой краской. Вот и продолжение.

Дверь кажется массивной и прочной, железный навес длиной с ширину двери, отброшен на пол, в петле висит открытый замок с толстой ржавой дужкой. Заходи, гостем будешь!

Те что лежали у стены не кажутся мне реальными, больше похожи на манекены. Карабин опять заряжен, но патронов в карманах больше нет. Кто же думал! Медленно встаю со стула, ой какой хороший стул, вставать нет никакого желания, и так же осторожно, почти на цыпочках крадусь к первому, лежащему с края. Гимнастерка со стоячим воротником, подворотничок почти черный, на ткани гимнастерки несколько разрывов, видно, что старые, крови не видать. Переворачиваю тело схватив его за плечо; кажется, что убитый пытается мне помочь уперевшись ногой, разжимаю пальцы, тело с приглушенным стуком падает на место. Присматриваюсь к нему и остальным лежащим рядом. Все лежат ничком, лиц не видать. Крови нет, а ведь при таком количестве трупов, да с огнестрельными ранениями, её должно быть оё-ёй. Светлая толстая коса с прилипшим мусором, едва выглядывает из-под чьего то грязного кирзового сапога. Женщина была, похоже. С трудом переворачиваю, действительно немолодая женщина с землистым лицом и серыми морщинами, лет 60-70, не меньше. Переворачиваю остальных. Старичье одного возраста. Мертвы все. Вот и кровь. Пострелял я хорошо и метко.

Форменная одежда старого образца, ППШ с круглыми дисками, карабины Мосина. Магазины у оружия пусты, патронов нет.

Я кажется натворил дел, на пожизненное заключение минимум настрелял. Обшариваю нагрудные карманы у ближайших. Удостоверения личности на разные фамилии, с красными корками и уже и невидимыми от возраста печатями и подписями. Некоторые пробиты пулями и не похоже что моими. Откидываю корочки в сторону, потом изучим. Погон на гимнастерках нет, пуговицы разные и самодельные и форменные из желтой меди. Самодельные пуговицы в основном просто короткая палочка пришитая к ткани и продеваемая в петлю. Сапоги все кирзовые, поношенные, рисунок подошв и не виден. Были люди, стали трупы. Или не были люди, а были просто трупы? С другой стороны откуда я знаю, кто это такие? То, что не строевая часть ясно с первого взгляда, хотя все вооружены, граната вон под полом валяется, эксперта взрывотехника ждет. А если бы она грохнула, то что, жив бы я остался? Навряд ли. Так что не горюй, еще и орден получу за уничтожение вооруженной банды. Хотя какая это банда. Старые, усталые люди. Или все таки не люди? Если люди то не оставляющие следов и люди похожие на мертвых; ну вот пожалуйста, - у старухи открылись глаза и она смотрит прямо мне в лицо ласково улыбаясь беззубым ртом. Я невольно делаю шаг назад, волосы на голове ясно шевелятся и тут же ощущаю, как мне в спину упирается что-то твердое, бесспорно не указка учителя. Глухой голос с прикашливанием приказывает бросить мне на пол карабин и медленно повернуться.

Карабин я не бросаю а резко пригнувшись бью прикладом, вниз, за спину, попадаю во что то мягкое, слышен вскрик, шум от падения тела , я разворачиваюсь и почти присев на пол стреляю в упор в лицо молодого офицера с ТТэшником в правой руке. Пуля карабина со стальным сердечником со скоростью свыше 700 метров в секунду сносит половину лица офицера, и зудящим рикошетом хлопает по стене. Этот выстрел кажется мне особенно громким и зловещим, я помню улыбку старухи. Взгляд на неё, нет, она опять лежит как и лежала, в той же позе, глаза закрыты. Глюки явно опять начались. Офицер. Погоны старые, видно два синих просвета, звездочек нет, видимо их когда-то рисовали чернилами, но сколько их было нарисовано, уже и не заметно, стерлись от времени..

Обшариваю карманы офицера, опять такое же ощущение, что и он желает помочь мне, то отодвигаясь, то приподнимаясь от пола, когда я проверяю боковые карманы. Как только я приостанавливаю свои действия, замирает и он. Черт с ним. Беру ТТ, чищенный, облезлый, выпуск 1939 года, вынимаю обойму, в ней всего один патрон, второй в стволе. Не густо в этом лагере с боеприпасами. В нагрудном кармане пустая пачка беломора, с несколько непривычным рисунком на лицевой стороне, здесь же удостоверение офицера, в серо-синей обложке, открываю. Приехали. Раздобреев Иван Станислалович, начальник опер части лагеря, номер стерся, да и остальное еле просматривается через толщу лет пролетевших в этом чертовом месте. Всматриваюсь в лицо Раздобреева, пытаюсь узнать, человека из своих видений, но ничего общего. Трудно конечно что-то разобрать после выстрела в лицо в упор, но вне всяких сомнений, это не то лицо. Раздобреевых много, тем более я не помню имя отчество того, из той ночи. Этот явно моложе, комплекция другая.

Я шкурой ощутил движение там за спиной, где лежала гора трупов, пытаюсь повернуться так, что-бы и их увидеть и Раздобреева из виду не терять; мне с трудом удается это, но за сзади на полу ничего нет, - пусто, даже той крови, грязные пыльные полы, залетевшие сюда на осеннем ветре одинокие как и я, красные листья берез и пустота. Резко поворачиваюсь обратно -нет и Раздобреева, от него у меня на память осталось только удостоверение и ТТ с двумя патронами, он оттягивает мне карман куртки.