Гонорар

Анатолий Семячков

Гонорар - зло, убеждающее
графомана в гениальности его опусов.
Автор.

Иногда меня спрашивают (завидуют, наверно?) о байковских гонорарах. Сначала я отвечал честно. Со временем и по недоумённым лицам собеседников понял - ответ неправильный. Скучные люди, в том числе и с сознанием времён социализма, не понимают, как можно делать что-то бесплатно. Разве что - пить водку. И то желательно на халяву. Поэтому переключился на отшучивание: «А на какие бы шиши я баню соорудил?». Строительство бани, на что я угрохал личную пятилетку и горжусь, будто бы возвёл трёхэтажный коттедж (как соседи вокруг!), это отдельная история.
А вот гонорар в моей жизни был. Один-единственный.

…Вторая половинка детства прошла в Сочи благодаря ссоре родителей, развалившей семью. Одноногий отец-инвалид пустился странствовать, а я не поладил с отчимом. Поэтому через год меня из Нижнего Тагила сестра папы увезла на черноморский курорт. Здесь он ютился в комнате общежития вместе с неунывающим кондитером и степенным кочегаром. Мне досталась крохотная кухонка рядом, где я мог ночами читать до одури книги из санаторной библиотеки. Политкорректная библиотекарша с благой целью навязывала мне в нагрузку к развратному Джованни Бокаччо¹ брошюрки о хрущёвских реформах, которыми страна забеременела, казалось, навсегда². В конце 50-х годов партия нацелила среднее образование на производственное обучение и профессиональную подготовку. Во исполнение этого курса девочки нашей школы стали заниматься домоводством. Мальчики два раза в неделю ездили в Центральные авторемонтные мастерские. В память об этом у меня до сих пор хранятся корочки слесаря-авторемонтника первого разряда. Дополнительному «аттестату» придавалось не меньшее значение. Когда на промежуточном годовом зачёте я не смог назвать единственную деревянную деталь в двигателе грузовика, то был наказан - в летние каникулы отрабатывал в моторном цехе и сдавал зачёт повторно.

После учебного года пионерская дружина школы выезжала в станицы Краснодарского края, где на колхозных полях мы прореживали кукурузу, буйно рвавшуюся из кубанского чернозёма к ласковому южному солнцу. Из сегодняшнего далёко трудовые лагеря горожан переливаются в памяти как яркие сколки детской мозаики. Помнится всё! И только как хорошее или прекрасное. На зорьке, по холодку – общая зарядка и торжественный подъём флага Хостинской образцово-показательной школы-интерната № 2, полотнище которого первым купалось в солнечных лучах. Вечером – отчёты звеньевых, чествование победителей, спуск флага в предзакатном прокалённом мареве. Работа была донельзя простая. Оставлять в каждом гнезде по кукурузине, чтобы она, вымахав в одиночестве, догнала и перегнала американскую. Мы бежали наперегонки в кукурузном междурядье в один конец 980-тиметрового поля, а затем назад – между новыми рядами. Летели в стороны беспощадно выдёргиваемые зелёные сочные стебли. Спины покрывались потом и ожоговыми волдырями, которые припудривала чёрная сухая земля. Уже после первого прогона мы были похожи на негритят. Наши учителя бродили по полю в панамках как белые плантаторы и подбадривали отстающих. Передовики производства успевали до обеда выполнить личную норму в 4 рядка, помочь безнадёжно застрявшим на первом километре девочкам, окунуться в ближайшей балке³ и полакомиться абрикосами в ветрозащитных лесополосах с вкраплениями фруктовых деревьев. Кормили нас, как и колхозников прямо на полевом стане, под навесом, за длинными добротно сколоченными столами, каждый из которых венчал бидон с охлаждённым молоком.

В свободное время нас знакомили с ремонтно-техническими станциями, тепличными хозяйствами, животноводческими фермами. На молочной поспорил с звеньевым Колькой (в городской жизни – председатель пионеротряда бывшего 6-б класса), что одолею, не отрываясь, три литра парного молока. Насмешливые доярки тут же надоили и подали мне пузатый жбан. Следующие три дня проигравшее звено отрабатывало пари – выполняло мою кукурузную норму. Я полёживал в тенёчке яблони-дички и, когда будущие семиклашки доползали до лесополосы, подбадривал: «Пошевеливайтесь! На дойку опоздаем!». Сам же при воспоминании о молоке («Жирное! тёплое! с запахом навоза! и мно-о-о-го!») содрогался внутренней дрожью. Месть товарищей была жёстокой и систематической. За ужином кто-нибудь обязательно подходил к бидону и нарочито со словами «А не испить ли нам молочка?» демонстративно и черпаком наполнял алюминиевую кружку. Я вылетал из-за стола в поле, чтобы там содрогнуться в рвотных конвульсиях.

Оставалась энергия и на опасные шалости. Однажды присмотрел неоседланную лошадку, вроде бы смирную и пасущуюся около стога. Взобрался на сено и лихо спрыгнул на широкий круп. Лошадь с испугу присела. А потом понесла. К дому. Почему-то к своему. Она была стреножена за передние ноги и скакала, отталкиваясь враз передними копытами. И следом непонятно как - задними. Я вцепился в гриву и прижался к холке. Боялся только одного – как бы не свалиться под эту вибромашину⁴. Показалась конюшня с низкой перекладиной на воротах, которая могла снести голову – сначала лошадиную, потом мою. Инстинктивно слился с самоубийцей, к этому моменту покрывшейся от вынужденного аллюра белой пеной. Выручил конюх, издалека заметивший всадника без головы. От его повелительного жеста и вскрика скотина встала как вкопанная, а я, измученный, рухнул спасителю в ноги. Выглядел так, что мужик понял: пороть меня уже излишне. И не просто отпустил восвояси, но и подвёз на двуколке до нашего сельского лагеря.

Так пролетел месяц в деревне. На этом восторженном фоне осталась одна непонятка. Таисия, крупная девочка из параллельного класса, заманила меня вечером за деревню в стог сена, якобы, позагорать. При том, что в неумолимом зное мы все уже не раз сгорели и облезли. Раздевшись, она как-то странно вела себя рядом со мной. Я бестолково таращился на её грудки, белые и нежные как молочные кукурузные початки. Не знал ещё, что вожделеть надлежит обнажённое лоно. Плагиатной страстью по Декамерону я не владел. Поэтому стал читать голой девочке собственные стихи из сельского цикла. Своё евнухоидное свинство оценил в полной мере только сейчас. Прости меня, Тайка!

…А зимой получил извещение о переводе на своё имя. Паспорта я ещё не имел и пошёл на почту в полном недоумении и с отцом. Перевод из редакции газеты «Комсомолец Кубани»⁵ - целых 7 рублей. Для нашей семьи это было много. Отец только что получил первую после денежной реформы зарплату в 45 рублей⁶. «Какая-то ошибка!». За что такое богатство – вспомнил не сразу. …Осенью в Краснодаре состоялся краевой слёт бригадиров передовых ученических производственных бригад. После доклада о кукурузных достижениях нашей пионерской дружины, оглушённый аплодисментами и ослеплённый прожекторами («Как артисты-то выступают?»), я ощупью вернулся на своё место в президиуме. Какая-то женщина из первого ряда поднялась ко мне на сцену и, повыспрашивав о чём-то, реквизировала тонкую ученическую тетрадку с моим текстом. Видимо, это была журналистка молодёжной газеты.

Своего напечатанного и отмеченного высоким гонораром доклада я так никогда и не видел. Но поверьте на слово: этот кусочек жизни, отражённый в семирублёвом докладе и бесплатной байке, для меня бесценен. Как и все другие.

²Хрущёв Никита Сергеевич (1894-1971) – Первый секретарь ЦК КПСС (1953-1964), Председатель Совета Министров СССР (1958-1964), прославился реформами (ликвидация последствий сталинизма, зарплата колхозникам взамен трудодней, строительство бесплатного жилья, совнархозы вместо министерств, освоение целины и космоса и др.) и волюнтаристскими лозунгами (догнать и перегнать Америку, «кузькина мать», нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме и т.д.).

³Балка – низина, временно заполняемая верховой (дождевой и талой) водой.

⁴От специалистов пытался добиться, как называется такой лошадиный аллюр. Мне были названы все виды, в том числе и чисто цирковые (лансада, курбет, баллотада, круппада, вольт, каприоль и пр.), но ни один из них не подошёл к моему эксклюзиву.

⁵«Комсомолец Кубани» (1921-2003) - молодёжная газета Краснодарского края.

⁶Денежная реформа (январь 1961 года) уменьшила номинал в 10 раз.